Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Версия 20:00, 9 апреля 2010

Движение / Концепция жизнеустройства / Диалектическая логика /

Сущность проблемы

Умозаключение — это такая форма мышления, при которой из имеющихся посылок, из известных данных выводится новое знание. Это — форма выводного зна­ния. Оно представляет собой закономерную связь сужде­ний, при помощи которой мы делаем определенные вы­воды о вещах. Умозаключение по своей структуре более сложная форма мышления, чем понятия и суждения. Но оно и по существу более сложная форма, ибо цель на­учного познания состоит в том, чтобы, оперируя всеми имеющимися в его распоряжении средствами, в том числе понятиями и суждениями, сделать определенные выводы о сущности явлений. Разумеется, было бы не­правильно считать, что понятия и суждения, так ска­зать, абсолютно предшествуют умозаключениям. Дей­ствительный процесс познания не знает такого резкого разграничения. Все формы мышления неразрывно свя­заны и выступают по отношению друг к другу то как предшествующие, то как последующие. Научное понятие и суждение формулируется в результате большой цепи умозаключений, и наоборот, умозаключение получается из многих понятий и суждений. Об умозаключении как более сложной форме мышления по сравнению с поня­тиями и суждениями можно говорить не в историческом, генетическом, а в логическом плане, который заклю­чается в том, что умозаключение — это форма выражения более сложных связей и отношений между вещами, В этом можно убедиться на рассмотрении того же главного вопроса познания — о соотношении единичного, особенного и всеобщего. Цель познания состоит в том, чтобы единичное воз­вести во всеобщее, т. е. подвести единичное под закон, объяснить закономерность явлений, вскрыть их суще­ственные свойства. Все формы мышления направлены на решение этой главной задачи познания, но каждая из них решает свою часть задачи. В понятии единичное и общее слиты воедино и существуют в нерасчлененном виде. Понятие отражает сущность массы единичных явлений, но само по себе оно недостаточно для раскрытия связи единичного и общего.

В суждении противоположность единичного и обще­го обнаруживается, раскрывается. Когда мы говорим: «электрон есть вид материи», то в этом суждении скры­тая в понятии «электрон» противоположность превра­щается в открытую форму: единичное отделяется от об­щего и указывается, что единичное есть общее, электрон есть материя.

В умозаключении движение единичного и общего до­стигает новой, логически более сложной формы. Два суждения, представляющие собой исходные посылки силлогизма, соединяются так, чтобы получилось необходимо вытекающее из них заключение. Например, имеем два суждения: «Материя — объективная реальность, существующая независимо от сознания». «Электрон есть вид материи». В умозаключении эти два суждения связываются, в результате получается законо­мерный вывод о том, что «электрон есть объективная реальность, существующая независимо от сознания». Здесь, таким образом, единичное и общее путем опосредствования снова связываются в единство, но уже на высшей основе: в логике идет движение от нерасчлененного единства общего и единичного в понятии к рас­членению их в суждении и восстановлении их единства в новой, высшей форме путем опосредствования в умозаключении. Значение умозаключения состоит в этом опосредствовании, т. е. в такой связи единичного и об­щего, которое вскрывает их единство, при том не внеш­нее, а внутреннее, закономерное единство явлений, их объективную связь. В приведенном примере умозаключения мы благодаря такому опосредствованию получаем определенный вывод, представляющий собой новое зна­ние о предмете. В этом отношении мы и считаем умоза­ключение по сравнению с понятием и суждением отно­сительно более сложной формой мышления.

Формальная логика, как известно, не исследует ни структуру умозаключений, ни их формы с точки зрения взаимоотношения и движения противоположностей еди­ничного и общего. Им занимается диалектическая ло­гика, однако сущность проблемы выводного знания в этой логике не в том, чтобы наполнить разработанную традиционной логикой форму умозаключения диалекти­ческим содержанием. Поскольку диалектическая логи­ка— это логика развития, изменения, включающая в себя признание диалектических противоположностей как источника развития, то важно выяснить, как эта глав­ная сторона, суть диалектической логики, отражается на решении проблемы выводного знания. Исследование этого вопроса должно показать различие, существующее между формальной и диалектической логикой в трак­товке проблем выводного знания. С этим главным во­просом связан ряд других вопросов: отражается ли сущность диалектической логики как логики развития на самой форме выводного знания, т. е. как на пути и способе исследования, ведущих к выводу, так и на форме выражения вывода; сказывается ли, далее, эта особенность диалектической логики на методах и спосо­бах доказательства истинности выводов; каковы критерии истинности выводов в диалектической логике, от­личаются ли Они от критериев, которыми пользуется формальная логика, и т. д. Рассмотрением этих прин­ципиальных вопросов мы здесь и ограничимся.

Указанные вопросы приобретают особенно большое значение потому, что противники диалектической логики Придают всякую возможность строить прочные выводы на основе принципа развития и изменения. Абсолютизи­руя ту форму выводного здания, которую исследует формальная логика, они не допускают и мысли о воз­можности выхода за эти узкие границы. Исходя из ложной предпосылки о том, что мышление текучими поня­тиями должно неизбежно нарушить элементарные логические законы, Э. Гартман, например, писал: «Бес­конечнее или текучее мышление должно или отказаться от заключений или, если оно заключает, прийти к фаль­шивым выводам» (1).

Современная наука, как известно, оперирует теку­чими понятиями и тем не менее с их помощью она строит истинные, выводы о сущности вещей. Это значит, что научное знание, используя те возможности выводного знания, которые исследованы формальной логикой — не только традиционной, но и современной, значительно расширившей эти возможности, — идет дальше, раздви­гает рамки формальной логики, становится и в этом вопросе на позиции диалектической логики. В тех же областях науки, где ее задача состоит в том, чтобы выразить динамичность, изменчивость явлений, правильный вывод возможен лишь при условии оперирования текучими понятиями и суждениями. Конечно, это не может не повлиять и на саму логическую структуру вывода, на весь процесс выводного знания. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Выводное знание о развивающихся и изменяющихся явлениях

Положение о том, что выводное знание невозможно получить из посылок, в которых выражено изменение! предметов, правильно лишь постольку, поскольку находимся в пределах формально-логического учения умозаключениях. Здесь действительно в основе всех форм выводов лежат закон тождества и другие законы формальной логики. Это объясняется тем, что здесь мы имеем дело преимущественно с совпадением или несов­падением мыслей по объему, по признакам, свойствен­ным явлениям, принадлежащим или не принадлежащим к данному классу, по свойствам отношений. Если такое-то свойство присуще всем явлениям определенного класса, то оно присуще и каждому отдельному явлению принадлежащему этому классу, и наоборот. Таким тем мы делаем дедуктивное умозаключение. По признакам же, свойственным некоторым явлениям, мы делаем вывод о том, что они суть признаки всех других подобных же явлений (индуктивное умозаключение).

Как видно, в формальной логике принцип построения вывода основан на численном соотношении класса яв­лений и некоторых явлений. Формально-логичесхое умо­заключение оперирует понятиями «все» и «некоторые». Если все металлы электропроводны, то и отдельные ме­таллы должны обладать свойством электропроводности. Если различные металлы проводят электричество, то, очевидно, все металлы имеют это свойство. Основанием для такого подхода к выводам служит классификация явлений на виды, классы и т. п.

Принципы формальной логики лежат в основе и тех умозаключений, которые касаются отношений между предметами. Например, одно из логических свойств от­ношений состоит в том, что если а равно в, то в равно с; или «если Иванов поступил в университет одновременно с Петровым, то Петров вступил туда же одновременно с Ивановым» и т. п. Из истинности одного суждения об отношения можно умозаключить об истинности другого такого суждения. Логическим базисом такого рода вы­водов служат принципы тождества, непротиворечия и т. п.

Указанные формулы умозаключений отражают дей­ствительные отношения между вещами и постольку они имеют большое значение для познания объективного мира. Но эти правила построения выводов достаточны лишь тогда, когда мы отвлекаемся от развитая, измене­ния явлений, от перехода их из одного качественного состояния в другое. В этих пределах действительно важ­ное значение имеют законы формальной логики, кото­рые обеспечивают правильность выводов. Например, вывод о том, что медь электропроводна, будет правиль­ным лишь при том условии, если это свойство отдель­ного металла тождественно свойству всего класса явле­ний, к которому примыкает это отдельное свойство, если нет противоречия между свойством отдельного предмета и свойством целого класса, если имеется в виду либо данное, либо иное свойство, а не и то и другое одновре­менно.

Если же в схему формально-логического умозаклю­чения ввести момент развития, изменения, то мы сразу столкнемся с непреодолимыми в. этих рамках трудно­стями. Допустим, мы исходим из предпосылки, что свойства вида и свойства отдельной особи растений или животных тождественны. Когда мы распространим свой­ства вида на свойства отдельной особи, то тем самым закроется путь для познания изменчивости вида, ибо, как известно, изменение вида начинается обычно с того что отдельные особи, приспособляясь к изменениям среды, приобретают какие-то новые существенные при­знаки, которые не тождественны со свойствами вида в целом. Вид становится «единством противоположно­стей», тождеством в различии. Если эти новые свойства полезны для приспособления растений или животных к условиям их существования, то при благоприятных обстоятельствах. Передаваясь из поколения в поколение, они изменят вид в целом, превратят его в новое каче­ство. Таков в общих чертах механизм развития органи­ческих видов. Понятно, что если мы попытаемся чисто] формальным путем вывести заключение об отдельной особи из свойств Общего вида, то как раз главного и существенного, т. е. приобретение отдельным организмом новых признаков, мы не постигнем.

Силлогизм и другие формы умозаключений, которые изучаются формальной логикой, отражают реальные отношения и связь вещей, но их сила преимущественно формальная, т. е. она основывается только на форме, но не на сущности связей тех предметов, из анализа которых делается вывод. Форма требует такого-то вывода, но когда мы исследуем сложные развивающиеся явления, то задача состоит в том, чтобы руководствоваться не формальным моментом, не формальной схемой, а познанием содержания явлений.

Маркс в «Теориях прибавочной стоимости», где наряду с научным анализом различных экономических систем дан и анализ применяемого в них метода, логики, Заметил по поводу метода Милля: «Милль был первым, придавшим теории Рикардо систематическую, хотя и! Довольно абстрактную, форму, к чему он стремится - это формально логическая последовательность. С него поэтому (курсив мой.—М. Р.) начинается разложение риккардианской школы» (2).

Следовательно, Маркс усматривает в «формально-логической последовательности» причину или одну причин разложения школы последователей Рикардо. В чем же здесь дело? Можно ли утверждать на основании этих слов, что Маркс был вообще против соблюде­ния правил формально-логической последовательности в процессе построения выводов? Конечно, Маркс был вовсе не против соблюдения элементарных правил ло­гики в процессе всякого рассуждения. Смысл упрека Маркса в том, что с помощью простейших логических правил Милль пытался решать сложнейшие проблемы, где нужны иные подходы, иные логические принципы.

Что же Маркс конкретно имеет в виду под этой «ло­гической последовательностью?» Поясним это на таком примере. На производство вина (этот пример принад­лежит Рикардо) требуется затрата определенного труда. Этот труд определяет стоимость вина. Но если затем вино будет лежать в погребе в течение определенного количества лет, то за это время к тому труду, который затрачен на его производство, не прибавляется никакой или почти никакой труд, тем не менее выдержанное вино продается по цене, превышающей действительные затраты труда. Получается полное несоответствие с законом стоимости, а с логической точки зрения вопию­щая непоследовательность вывода. В форме силлогизма это выглядело бы так.

Большая посылка: цена товаров согласно закону стоимости определяется количеством общественно необходимого труда, затраченного на его производство.

Малая посылка: выдержанное вино есть товар,

Вывод: цена этого вина определяется количеством труда, необходимого для его производства. Но вывод этот явно противоречил реальному поло­жению вещей, ибо вино продается по цене, значительно превышающей его действительную стоимость.

Рикардо видел, что реальное положение противоре­чит логике, и он честно указывал, что не может преодо­леть этого затруднения. Но он твердо стоял на пози­циях теории стоимости, видя в подобных фактах какое-то исключение. Д. Милль же поступал так: если факты противоречат логике, то тем хуже для фактов. Он по­шел по пути, ведущему к отрицанию закона стоимости, лишь бы сохранить логическую последовательность вы­водов, И вот здесь-то и играет отрицательную роль от­меченное Марксом стремление Милля и других вульгарных экономистов придать теории Рикардо характер формально логической последовательности. Эта «после­довательность» состоит в том, что вывод чисто внешним образом, по правилам силлогизма, приводится в соот­ветствие с исходными посылками. Рассуждение строится в плане формально логического заключения. Раз цены товаров по закону стоимости определяются трудом, за­траченным на их производство, то этим определяется и цена такого товара, как выдержанное вино. Но так как это не согласуется с фактами, то Милль во имя мнимой последовательности чисто внешнего согласования закона стоимости с фактами заявляет, что время, в течение которого вино лежит в погребе, можно рассматривать как время, которое впитывает в себя труд. Таким образом, получалось, что время (не рабочее время, а время вооб­ще) создает стоимость. Формально логическая последовательность привела к отрицанию закона стоимости. Поэтому же пути пошел и такой вульгаризатор политической экономии, как Мак-Куллох, который в еще большей мере разрушает научную теорию стоимости под тем же, как выражается Маркс, «видом ее усовершенствования до полной последовательности» (3).

В чем же конкретно здесь «вина» «формально логической последовательности»? Вернее было бы сказать, что это вина не формальной логики, а тех, кто, опираясь на ее ограниченные принципы, пытается объяснить сложные развивающиеся явления. Они не учитывали тех неизбежных исторических изменений, которые претерпевает каждое явление в различных условиях. Формальная логика отвлекается от этих изменений, она, так ска­зать, аналитически выводит из свойств, - присущих всем явлениям данного класса, свойства отдельного элемента этого класса. Но в действительности, когда речь идет; о сложных развивающихся явлениях, не может быть полного тождества общего и единичного, закона и явления, «всех» и «некоторых». Случай с вином представляет собой только особенно резкое выражение общего положения, при котором невозможно формально чески выводить из закона стоимости цены товаров В условиях капитализма закон стоимости модифицируется, приобретает превращенную форму закона производства. Не только вино, но и другие товары про­даются по ценам, не совпадающим с их стоимостью. Чтобы правильно вывести из закона стоимости цены товаров, необходимо их выводить не в порядке фор­мально логической последовательности, а проанализиро­вать конкретные условия капиталистического производ­ства, свойственный ему механизм образования средней прибыли, который объясняет, почему неизбежны подоб­ные расхождения стоимости и цены.

Можно привести еще один пример попытки при по­мощи формально логического силлогизма решить слож­ные вопросы. Г. В. Плеханов, исходя из посылки, что революция 1905 г. в России была по своему характеру буржуазно-демократической, а также из того положе­ния, что движущей силой буржуазной революции яв­ляется буржуазия (так было во всех прежних револю­циях), делал вывод: буржуазия — движущая сила русской революции. Отсюда затем он определял и так­тику русских, социал-демократов в революции.

И в данном случае налицо стремление к чисто фор­мально логической последовательности. Плеханов делал свой вывод, минуя конкретный исторический анализ реальных фактов. Он не учитывал того, что русская буржуазная революция происходила в новых историче­ских условиях по сравнению с прежними буржуазными революциями и что эти новые условия не могли не видоизменить общие законы, характерные для буржуазных революций. Поэтому здесь нельзя непосредственно, пря­молинейно умозаключать от общего к частному, как этого требуют принципы формально логической последо­вательности. Действительно, в прежних революциях буржуазия выступала в качестве одной из главных дви­жущих сил, а в русской революции 1905 г. этого не случилось. Таким образом, возникло реальное противо­речие, которое всецело объясняется новыми историче­скими условиями эпохи империализма. Его невозможно уложить в форму простого силлогизма и посредством него объяснить особенности русской революции. Здесь также требуется обращение к реальной исторической практике и из нее делать выводы, а не из чисто логиче­ского развития какого-то общего положения. Именно за это критиковал Плеханова В. И. Ленин, показывая различие между принципами заключения формальной и диалектической логики. «Выводить конкретное положение об определенной тактике в определенном случае, — писал Ленин, — об отношении к различным партиям буржуазной демократии из общей фразы об «общем характере» революции, вместо того, чтобы этот «общий характер русской революции» выводить из точного разбора конкретных данных об интересах и положении различных классов в русской революции разве же это не подделка? разве это не явная насмешка над диалектическим материализмом Маркса?

Да—да, нет — нет, а что сверх того, то от лукавого Либо буржуазная революция, либо социалистическая революция, а остальное можно «вывести» из основного «решения» посредством простых силлогизмов!» (4).

В. И. Ленин, давая пример не формально логического, а диалектике логического выведения, заключения о характере первой русской революции, все внимание обратил на конкретный анализ исторических особенностей революции 1905 г. Он поставил вопрос об этой революции в конкретные исторические условия, исследовал, какое влияние они оказывают на ее характер, на ее движущие силы, а также на тактику социал-демократии в ней. Его выводы, таким образом, были сделаны в результате изучения такого явления, как русская буржуазная революция в развитии, в изменении, в результате конкретного изучения поведения разных классов в революции.

Нам могут возразить, что ошибка Плеханова состояла не в том, что он стремился к формально логической последовательности в построении вывода, а в том что он исходил не из истинных посылок, вследствие чего пришел к неверному выводу. Ведь указывал же Эн­гельс, что если посылки истинны и если мы соблюдаем правила умозаключения, то и вывод будет истинным; если бы Плеханов исходил из той истинной посылки, что русская революция 1905 г. это своеобразная революция, то он пришел бы к правильному выводу о её движущих силах, о тактике и т. п. Это возражение, на наш взгляд, лишено оснований. Плеханов в своих рассуждениях не допускал какой-либо элементарной логи­ческой ошибки, не нарушал правил построения силлогизма. Ошибка его, помимо неправильной политической концепции, состояла в том, что он ограничивался при анализе такого сложного и противоречивого явления как революция 1905 г. формальной логикой, тогда как к этому явлению необходимо было подойти с позиций диалектической логики. Он брал готовые посылки, ко­торые обобщали опыт прежних революций. При пост­роении, вывода формальная логика оперирует готовыми посылками, готовыми понятиями и суждениями, она не исследует истинности этих посылок. Да её средствами это и невозможно сделать. В самом деле, что означало установить истинность посылок в том умозаключении, из которого исходил Плеханов? Это означало исследовать и установить внутренне противоречивый характер революции 1905 г. Вот как В. И. Ленин определял ее характер из чего он исходил после тщательного анализа конкретных фактов: «Революция в России не буржуаз­ная, ибо буржуазия не принадлежит к движущим си­лам теперешнего революционного движения России. И революция в России не социалистическая, ибо она никоим образом не может привести пролетариат к единственному господству или диктатуре» (5). Можно ли сред­ствами формальной логика установить подобную по­сылку? Эту посылку можно было выработать лишь с позиции последовательного марксизма в результате сложного диалектического анализа конкретной обста­новки, избегая малейшего шаблона, основанного, на простой аналогии с прошлым.

Когда речь вдет о получении выводов из суждений, в которых отражены развивающиеся и изменяющиеся явления, т. е. явления относительные, подвижные, гиб­кие по самой своей диалектической природе, то пробле­му умозаключения невозможно сводить к простому ло­гическому выведению из посылок определённых следствий. Так что речь идет вовсе не о внесении каких-то поправок и улучшений в обычные, разработанные формальной логикой принципы заключения. В таких слу­чаях выводы делаются в результате исследования конкретных фактов и обстоятельств, на основе подхода к явлениям как развивающимся. А вследствие этого здесь невозможно втиснуть принципы вывода в какую-нибудь постоянную форму наподобие силлогизма. Это положение не следует понимать так, что диалектическая логика не признает силлогизма или другие формы умо­заключения, с которыми имеет дело формальная логика, что она считает невозможным использовать их в своих целях. Но дело в том, что формы, в которых и посред­ством которых делается вывод о том или ином объекте, должны быть целиком подчинены конкретному анализу конкретного содержания явлений. Формальное заклю­чение из посылок здесь имеет узкое и ограниченное зна­чение. Возьмем еще такой пример. Анализ существен­ных особенностей эпохи империализма, опыт революции 1905 г. и Февральской революции 1917 г. в России по­казывают, что буржуазия не способна быть движущей силой в таких революциях. А что получилось бы, если бы мы попытались из этого тезиса формально логически выводить какие-то заключения в применении к буржу­азным революциям, например, в колониях или полуко­лониях? Здесь опять-таки были бы неизбежны ошибки. Опыт этих революций показывает, что национальная буржуазия или во всяком случае какая-то часть нацио­нальной буржуазии принимает активное участие в по­добных революциях, как это имело место в Китае, Ин­дии, Египте и т. д. Более того, как показывает совре­менный исторический опыт, даже в неколониальных странах нельзя отбрасывать или игнорировать возмож­ность участия национальной буржуазии в демократиче­ской революции. Поэтому малейший шаблон в подходе к этим условиям может стать источником грубейших просчетов. Значит, и в данном случае истинный вывод может быть получен не путем простого выведения его из готовых посылок, а путем конкретного анализа с по­мощью общих теоретических принципов исторических фактов и обстоятельств, путем исследования исторического развития явлений. И в таком выведении заключе­ний участвуют не только индукция и дедукция, а весь арсенал логических средств: анализ и синтез, восхож­дение от абстрактного к конкретному и др. Именно поэтому формы силлогизма или индуктивных умозаключений, правомерные и необходимые на своем: месте и в определенных рамках, недостаточны для диалектического исследования и выражения вывода.

То, что было сказано о выводном знании на основе анализа конкретного материала из общественных наук, относятся в принципе и к научному знанию о развитии и изменении природы. Естествознание исходит из при­знания качественной разнородности явлений, качествен­ного различия законов природы при переходе от одних форм материального движения к другим. Законы науки, пригодные для объяснения одних явлений, непригодны для объяснения других явлений. Принципы и понятия естествознания, способы и приемы исследования стано­вятся все более гибкими и подвижными. Поэтому и здесь главное направление познания заключается не столько в выведении из каких-то готовых посылок опре­деленных заключений, сколько в конкретном исследо­вании новых фактов, новых областей явлений, с кото­рыми сталкивается наука, и обобщение их в теории, выражающей их специфические законы. Кто-то из уче­ных заметил, что науку двигают вперед не факты, укладывающиеся в уже проверенные теории, а факты, вступающие в противоречие с ними и требующие новых обобщений, новых теорий. Такова особенность раз­вития научного познания. На основе определенного исторического опыта и выработанных представлений наука создает синтетическую картину мира. Такой была, например, механистическая картина мира, созданная в XVII—XVIII вв. В дальнейшем при объяснении новых явлений, например света и др., попытки исходить из готовых посылок, созданных механикой, окончились не­удачей и привели к новым теориям. Сложившееся на основе великих достижений механики представление о том, что из нескольких всеобщих принципов и посылок можно вывести заключения о всех сторонах природы, оказалось глубочайшим заблуждением. Все большую роль в науке стал играть эксперимент, опытное обосно­вание физических и прочих теорий. Так, в XIX в. наука создала новый синтез представлений о природе, суще­ственно отличающийся от механистической картины мира прошлых веков. Основными устоями этого нового науч­ного синтеза были электромагнитная теория, открытие закона сохранения и превращения энергии, теория о происхождении видов Дарвина и др.

С конца XIX в. началось новое великое движение науки, революция в естествознании, также вызванная необходимостью объяснения новых фактов (электрод, радиоактивность и др.). Их нельзя было объяснить пу­тем простого выведения из каких-то уже известных уни­версальных принципов. Это можно было сделать лишь конкретным изучением этих неведомых ранее конкрет­ных явлений. Подобно тому, как невозможно было объяснить сущность и особенности русской революции 1905 г. с помощью формального выведения их из общих посылок, основанных на предыдущем историческом опыте, подобно этому и в новом естествознании нельзя было данные, например, теории относительности, кван­товой механики вывести из принципов классической механики. Задача состояла в том, чтобы установить ограниченность тех принципов, из которых физика исходила при объяснении явлений на прошлом этапе, и создать новые, более точные исходные данные, которые могли помочь объяснить новый открывшийся перед че­ловеческим взором мир природы.

Если обобщить все сказанное выше, то сущность и особенность выводного знания, заключения в диалекти­ческой логике можно было бы охарактеризовать сле­дующими чертами:

1. Формальная логика изучает проблему вывода главным образом с точки зрения структуры и форм сле­дования одних положений из других. Главная задача диалектической логики состоит в том, чтобы исследовать эту проблему с точки зрения того, как должен строиться вывод из изучения сложного содержания действитель­ности, качественно чрезвычайно разнообразной и разно­родной. Поэтому в формальной логике акцент делается на формальные требования заключения, в диалектиче­ской логике основной упор делается на наиболее тонное, адекватное отображение содержания явлений. И хотя форма мысли и содержание, отражаемое в ней, связаны между собой, такое разделение подхода формальной и диалектической логики в вопросе о заключений, как и в других аспектах, вполне правомерно и необходимо.

Говоря о том, что формальная логика делает упор на форму следования одного положения из другого, мы не отрицаем, что эта форма извлечена из реальных связей и отношений между вещами, т. е. из содержания самих вещей. Но при этом формальная логика прежде всего стоит на страже точного соблюдения определенных формальных правил, обеспечивающих логическую последовательность мысли, обязательность вывода. Она не интересуется тем, каковы по содержанию исходные посылки заключения. Можно выбрать любые посылки, но если они уже избраны, то необходимо соблюдать определенные правила логического следования одних мыслей из других.

Утверждая, что диалектическая логика переносит акцент на содержание заключения, мы должны учиты­вать, что содержание выражается в определенной логи­ческой форме и вне последней, вне известных логиче­ских способов и приемов оно не может быть выражено. Значит здесь нет разрыва или противопоставления фор­мы и содержания. Но при этом диалектическая логика в отличие от формальной изучает проблему вывода с целью установления таких форм, приемов, способов, законов исследования, которые обеспечивают истин­ность отражения содержания рассматриваемых вещей.

2. Для диалектической логики, как логики содержа­тельной, характерен также особый подход к этому со­держанию. Последнее она рассматривает как содержа­ние развивающееся, изменяющееся. Поэтому главным и решающим в обосновании выводов здесь служит способ исследования явлений в их возникновении, развитии и неизбежных качественных превращениях. Прийти к пра­вильному, истинному выводу о вещах можно только то­гда, когда мы проследим весь путь от их возникновения до неизбежного конца. Ничто другое не может быть столь эффективным средством обоснования истинности научных выводов них доказательности.

Когда логические позитивисты заявляют, что «ника­ким образом нельзя заключать из существования ка­кого-либо одного положения вещей о существовании другого, полностью отличного от первого»(6), то это объ­ясняется тем, что они не признают причиной зависимо­сти между последовательными «положениями вещей». Витгенштейн исходит из логики «атомарных фактов», согласно которой каждый отдельный факт существует в готовом виде и независимо от других фактов. С этой точки зрения мир представляется в виде суммы застыв­ших, изолированных друг от друга вещей. При таком подходе действительно невозможно умозаключать от одного состояния вещей к другому, отличному от него. В действительности же причинная зависимость су­ществует, все вещи связаны между собой каузальной и множеством других форм связи и одни состояния их происходят из других. Сами объективные явления «выводятся» друг из друга в том смысле, что развитие ве­щей закономерно приводит к их новому состоянию, к качественному изменению и превращению. А если это так, то и логически правильное построение вывода в мысли требует прослеживать явления в их развитии и изменении. Это относится как к готовым вещам, так и к их возможному состоянию в будущем. Что касается готовых вещей, то их качественное со­стояние нередко бывает настолько своеобразным, пред­ставляется разуму настолько вырванным из естествен­ной связи с окружающими их явлениями, что мысль останавливается перед ними как перед неразрешимой загадкой. Разве не так, например, в прошлом подхо­дила наука к вопросу о том, чем объясняется качествен­ное разнообразие органических видов? Их первона­чально также объявляли готовыми, раз навсегда дан­ными, но затем этот взгляд был опровергнут и наука пришла к выводу о том, что их теперешнее состояние есть результат всего исторического развития органиче­ских форм. Этот вывод был построен на основе иссле­дования их развития, изменения, качественных превращений из одного состояния в другое.

Без исторического подхода к явлениям не может быть науки о выводе по отношению к развивающимся вещам. Принцип историзма лежит в основе диалекти­ческого учения о выводе, во-первых, потому, что только анализ объективных явлений с точки зрения их разви­тия и изменения дает возможность прийти к правиль­ному выводу о их сущности, природе, о причинах их современного состояния; во-вторых, потому, что само заключение не есть нечто готовое, появляющееся сразу в неизменном виде. Заключения о вещах имеют свою историю, они развиваются от одних форм к другим, от заключений менее глубоких к заключениям более глубоким, от выводов, выражающих внешнюю сторону явлений, к выводам, отражающим их глубокую сущность. Теорию умозаключений Гегель справедливо строил на основе движения от одних форм к другим, от простых к сложным, от таких форм, которые фиксируют «налич­ное бытие», внешнюю видимость вещей, к формам, вы­ражающим сущность, необходимость вещей.

Второй аспект принципа историзма и его значение для учения о выводном знании требует специального исследования, и мы на нем не будем останавливаться. Но необходимо подробнее рассмотреть первый аспект. Как было уже сказано, вывод о сущности уже имею­щихся, готовых вещей может быть научно обоснован­ным при условии подхода к ним как исторически воз­никшим, развившимся в их современное состояние из другого, отличного от этого состояния. Посмотрим, как, например, Маркс приходит к научно обоснованному вы­воду о сущности денег. Это была сложная задача, ибо деньги представляют собой настоящую загадку, так как кажется, что они по своей натуральной, физической природе обладают способностью обмениваться на лю­бой товар.

Поставив задачу выяснить эту загадку, Маркс сразу (разъясняет, каким путем, по какому «закону вывода» можно прийти к правильному заключению о сущности денег. «Нам предстоит здесь совершить то, — пишет Маркс, — чего буржуазная политическая экономия даже и не пыталась сделать, — именно показать происхожде­ние этой денежной формы, т. е. проследить развитие выражения стоимости, заключающегося в стоимостном отношении товаров, от простейшего, едва заметного об­раза и вплоть до ослепительной денежной формы. Вме­сте с тем исчезнет и загадочность денег» (7). Таким образом, Маркс считает, что исторический подход, анализ происхождения категории денег дает возможность сделать вывод о их сущности. Маркс, как известно, проделал эту работу, проследив историческое развитие форм стоимости, приведшее в процессе роста товарных отношений к выделению одного из товаров — золота — в качестве денежной формы, в которой нахо­дит свое выражение стоимость всех других товаров. В конце своего анализа Маркс делает вывод: «Золото лишь потому противостоит другим товарам как деньги, что оно раньше уже противостояло им как товар» (8).

Этот вывод неопровержим, ибо он сделан нз анализа развития, исторического становления соответствующих явлений. Заключение это получено не на основе фор­мальных требований определенной схемы умозаключе­ния, а благодаря исследованию самого содержания яв­ления, в результате исторического подхода к этому со­держанию. Единственным «формальным» требованием - (если можно так выразиться) в данном случае является принцип исторического подхода к задаче выведения определенного заключения о сущности вещи.

Это же логическое требование имеет огромное зна­чение для построения вывода о будущем состоянии ве­щей. Витгенштейн говорит, что «события будущего не могут выводиться из событий настоящего» (9). Но если они не могут выводиться из настоящего, то из чего же они возникают? Они возникают из событий настоящего и в этом — объективная, независимая от сознания людей логика вещей. Подобно тому, как современное состоя­ние «выведено» из прошлого состояния вещи, так и её будущее «выводится» из настоящего. И в данном слу­чае логика мышления в своем учении о выводе должна сообразоваться с этой объективной логикой вещей. На­учный вывод Маркса о неизбежности гибели капитали­стического способа производства имел своей логической основой исторический подход к капитализму, рассмотре­ние его в развитии не только по отношению к предыду­щей формации, из которой он возник, но и по отношению к своему будущему. Развитие явлений имеет свои причины, источники и движущие силы. Они заключены во внутренних проти­воречиях явления, борьбе противоположных сил и тен­денций, свойственных ему. Анализ противоречий разви­тия, их состояния в прошлом, настоящем и будущем также является важнейшим требованием диалектической логики при получении выводного знания. Поскольку противоречия есть источник, двигательная сила разви­тия, то из анализа их современного состояния, тенден­ций их движения можно сделать выводы не только о на­стоящей сущности явления, но заключить в общих чертах о его будущем развитии, прийти к правильному заключению относительно того, к чему приведет развитие, развертывание противоречий. Именно так, путем анализа противоречий капитализма от их зародыше­вого состояния до того момента, когда они уже не могут уживаться в единстве, Маркс обосновывал свой вывод о неизбежной гибели капиталистического спо­соба производства и замене его социалистическим строем.

3. Главной особенностью учения диалектической ло­гики о выводном знании следует считать обращение к практике, к фактам при определении истинности выводов. Если диалектическая логика акцентирует свое внимание на содержании знаний, прослеживает, как выражается это содержание в соответствующей адекват­ной форме, то понятно, что без постоянного обра­щения к практике, к реальным фактам немыслимы истинные выводы о вещах. Это также необходимый принцип диалектического подхода к проблеме заклю­чений.

При рассмотрении значения принципа историзма для построения вывода было сказано, что действительность не остается тождественной в разных исторических усло­виях, что она изменяется. Это требует от нашей мысли анализа тех конкретных условий, которые порождают соответствующие изменения действительности. Без изу­чения конкретных фактов, исторической практики до­стигнуть этого невозможно. Чисто формальный способ рассуждеиий не может здесь, как правило, быть осно­ванием истинного вывода. В этом одно из важнейших отличий диалектической логики от формальной. Формальная логика в своей основе преимущественно аналитична в том смысле, что то или иное положение она выводит из другого готового положения чисто ло­гическим путем, без непосредственного обращения к фактам.

Из аналитического характера формальной логики вытекает и определенное решение вопроса о связи этой логики с опытом, с практикой. Конечно, надо отграни­чить наше понимание аналитичности этой логики от того, как ее понимают неопозитивисты. Говоря об ана­литическом характере логики, Витгенштейн, например, пишет: «Логические предложения могут подтверждаться опытом не более, чем они могут опровергаться опытом. Предложение логики не только не должно опровергаться никаким возможным опытом, но оно также не может им подтверждаться» (9).

Как видно, он противопоставляет логику человече­ской практике, опыту. Но в действительности все об­стоит наоборот: абстрактные логические формулы и принципы взяты в конечном счете из опыта и представ­ляют собой его обобщение. Но после того, как в из­вестных логических схемах закреплен и обобщен опыт, нет надобности постоянно обращаться к опыту, каждый раз подтверждать эти схемы опытом. Геометрия, напри­мер, выводя из известных аксиом целую цепь логически необходимых следствий, также не обращается каждый раз к практике. В этом смысле и формальная логика не ориентирует на необходимость установления непо­средственной связи с практикой, с опытом. Здесь связь с практикой опосредствованная, не прямая. Это объяс­няется в значительной мере тем, что формальная логика имеет дело с относительно постоянными, неизменными данными. Но если в логику ввести принципы конкретного тождества, изменчивости, тогда сразу приобретает главное, первостепенное значение задача непосредствен­ной связи логики с исторической практикой, с опытом. Здесь уже нельзя говорить об опосредствованной связи логики с практикой. Эта связь непосредственна. Невозможно установить изменение, развитие без непосредственного изучения конкретных фактов, обстоятельств в конкретных же условиях. Аналитическим путем, т.е. одними формальными рассуждениями, невозможно достигнуть данной цели. Такой характер рассуждений Плеханова относительно русской революции 1905 г. помимо его ошибочных политических позиций, привел его к грубым ошибкам, и именно этот характер рассужде­ний имел в виду В. И. Ленин, когда говорил, что нельзя выводить конкретные положения о революции из общих положений о ее характере без «точного разбора кон­кретных данных».

Или мог ли Маркс из истинного положения о том, что пролетариат должен завоевать политическую власть, чтобы создать новое общество, «аналитическим путем" сделать вывод о том, как поступить с буржуазной государственной машиной, какой конкретной формой заменить ее? Отвечая на этот вопрос, Ленин писал: «Не логические рассуждения, а действительное развитие собы­тий, живой опыт 1848—1851 годов (а также опыт 1871 г. — М. Р.) привели к такой постановке задачи» (10).

Конечно, логики, не признающие иной необходимо­сти, кроме логической, могут сказать о диалектической логике: «Хороша логика, которая требует и настаивает на том, чтобы избегать логических рассуждений; логика без логики — вот что такое ваша диалектическая ло­гика». Мы на это ответим, что высшее назначение ло­гики—указать человеческому мышлению путь к правильному отражению действительности, поэтому когда диалектическая логика говорит о недостаточности одних логических рассуждений при решении сложных вопро­сов науки и что правильный подход к ним возможен лишь при условии обращения к опыту и практике, то эти указания дают истинную логику исследования. Ибо она тем самым ориентирует и помогает мысли следо­вать за сложной логикой движения и развития самой действительности. Одни только логические рассуждения неизбежно приводят к конфликту с законами действи­тельности. Подчеркивая указанную особенность диалектической логики, нельзя, конечно, принижать значение и роль чисто аналитического выведения заключений. Науке известны многие примеры открытия этим путем великих истин.

Диалектическая логика признает значение и дан­ного способа, включая его в свой арсенал многообразных средств познания реального мира. Но этот способ ограничен, главный путь познания пролегает через вы­ведение заключений о сущности вещей посредством постоянного обращения к практике, к опыту, связи теории с практикой, с новыми опытными данными.

На эту решающую особенность получения новых вы­водов указывают и те естествоиспытатели,. которые не исходят сознательно из диалектического материализма, М. Борн, например, различая в вышеуказанном смысле аналитический и синтетический способы исследования, с особенной силой подчеркивает значение второго спо­соба. Синтетическим же он считает такой способ, при котором выводы делаются из тщательного теоретического изучения фактов, из соединения теории с фактами, экспериментами. Правда, при этом у него проскальзы­вает неправильная тенденция умаления значения об­щих философских, гносеологических принципов при дви­жении к определенным научным выводам. Но основная мысль о Связи теории с опытом, с экспериментом, несо­мненно, верна и ценна. «Новая теория, — пишет М. Борн, — является гигантским синтезом длинной цепи опытных результатов, а не самопроизвольного колеба­ния мозга» (11).

4. Возникает вопрос: существуют ли помимо обычных форм умозаключений какие-то особые формы, в кото­рых протекает сложный процесс выводного знания на основе принципов диалектической логики? Можно ли вообще выразить эти принципы в какой-то схеме умо­заключения, как это имеет место в формальной логике?

Прежде всего следует подчеркнуть, что диалектиче­ская логика не отрицает важной роли в процессе позна­ния тех форм умозаключения, которые были вырабо­таны всем предшествующим развитием человеческой мысли и которые обобщены формальной логикой: индуктивных, дедуктивных и других форм умозаключений, Более того, эти формы должны быть использованы с точки зрения диалектической логики, поскольку они отражают объективную связь единичного, особенного и общего, поскольку посредством этих форм мышление воспроизводит процесс реального опосредствования различных явлений. Примеры использования указанных форм умозаключения встречаются на каждом шагу и в обыденной жизни, и в науке, и в мышлении о простых связях и отношениях, и в мышлении о самых сложных процессах. Посредством этих форм мысль идет от из­вестного к неизвестному и делает важные заключения о непознанных еще вещах.

Например, В. И. Ленин в произведении «Материа­лизм и эмпириокритицизм» высказал мысль об измен­чивости электрона, не имея еще для этого необходимых опытных данных. К этому выводу он пришел путем умозаключения, которое вполне укладывается в форму традиционного силлогизма. Ленин исходил из общего положения диалектического материализма о том, что материя неисчерпаема и что она находится в состоянии изменения. Так как недавно перед этим открытый элек­трон представлял собой частицу, вид материи, то Ленин распространил на него свойство, присущее всей мате­рии; свойство разрушимости, неисчерпаемости, способ­ности к превращениям. Конечно, подобный вывод можно было сделать только с позиций диалектической теории развития, только она давала для него необходимые основания. Но факт использования традиционного сил­логизма не подлежит здесь сомнению.

Вместе с тем, как показал анализ ряда примеров, было бы неправильно считать, что эти формы умозаклю­чений исчерпывают все богатство способов и приемов получения выводного знания. Современные достижения математической логики дали ряд новых форм и спосо­бов выводного знания, отличающихся от форм старой аристотелевской логики. Можно ли ограничиться од­ними обычными формами умозаключений тогда, когда перед логикой стоит совершенно новая задача: выра­зить в мыслительных формах развитие и изменение предметов, задача, которая не ставилась и не может ставиться формальной логикой? В этих случаях далеко не всегда можно использовать старые формы умозаклю­чений, ибо сложное содержание, т. е. изменчивость, те­кучесть явлений, приходит в столкновение с этими фор­мами, требует более гибких форм, способных отразить это содержание. При построении вывода и формальная и диалектическая логика оперируют единичным, особен­ным и общим, но первая видит только тождество этих сторон и моментов, вторая же делает упор на конкрет­ности этого тождества, т. е. требует видеть не только тождество единичного и общего, но и противоречие, не­совпадение между ними. Далее, формальная логика ис­ходит при построении умозаключения из готовых общих посылок (например, при дедуктивных умозаключениях), но эти общие посылки есть нечто конкретное, историче­ски развивающееся. Их также необходимо проанализи­ровать с точки зрения их истинности, выяснить, соответствуют ли они конкретным условиям.

При таком подходе формально логические схемы умозаключений не соответствуют потребностям познания, они становятся недостаточными, неспособными выразить все связи и противоречия явлений. Поэтому новые выводы в таких случаях не дедуцируются из ра­нее установленных истин по правилам формальных схем, а выводятся из исследования конкретных явлений и процессов, изменчивого и беспрерывно обогащающе­гося опыта. При этом формы этих выводов очень мно­гообразны, они определяются содержанием того кон­кретного материала, который исследуется.

После сказанного выше нетрудно дать ответ на во­прос о том, можно ли диалектические принципы вывод­ного знания отлить в какие-то схемы умозаключений, подобно тем, какие имеются в формальной логика. Именно потому, что главная задача диалектической ло­гики состоит не в формальном, чисто логическом выве­дении одних истин из других, подобные схемы, на наш взгляд, невозможны и ненужны. Единственное, что здесь требуется — это исследование тех логических прин­ципов и законов познания, которые позволяют делать истинные выводы из анализа сложных процессов раз­вития явлений, изменяющейся исторической практики людей, накапливающегося опыта самой науки. В. И. Ленин потому критиковал Плеханова за попытку вывести конкретное решение вопроса о характере пер­вой русской революции посредством силлогизмов, что при помощи силлогизмов этого никак нельзя сделать.

Что же касается логических принципов и законов познания, которые позволяют делать научные выводы о сложных развивающихся явлениях, то они были ука­заны выше. Это — принцип историзма, тщательный ана­лиз изменчивой практики, конкретный анализ конкрет­ных фактов, это — исследование противоречий явлений и тенденций их развития, учет качественной специфики явлений и т. д. Это, собственно, все то, что мы опреде­ляем как принципы и законы диалектического мышле­ния. Подобно тому, как без законов мышления, иссле­дуемых формальной логикой, невозможно правильно строить умозаключения по устанавливаемым ею прави­лам, подобно этому законы диалектической логики слу­жат руководящими принципами и основой характер­ного для нее подхода к проблеме вывода.

5. Вследствие указанных особенностей подхода диа­лектической логики к умозаключениям сам процесс вы­вода в диалектической логике происходит сложнее, чем в формальной логике. Здесь нельзя указать какие-то постоянные, стандартные формы осуществления этого процесса. Ход этого процесса в силу указанных выше причин существенно отличается от процесса, типичного для формального выведения одних истин из других.

Проиллюстрируем это на примере одного из глубо­чайших научных выводов, сделанном XX съездом КПСС, выводе о том, что мировые войны сейчас не являются неизбежными, что в настоящее время возможно пред­отвратить новую мировую войну.

Совершенно очевидно, что этот вывод не являлся результатом формального заключения из каких-то гото­вых посылок. Напротив, если стать на путь формаль­ного умозаключения, то вывод должен быть прямо про­тивоположным тому, который был сделан XX съездом партии. Ибо весь предшествующий опыт существования и развития капитализма свидетельствует об истинности положения о неизбежности войн в эту эпоху, что они вытекают из самого его существа, особенно на импе­риалистической стадии капитализма. Следовательно, идя путем формально логических умозаключений, отправ­ляясь либо от частных фактов возникновения мировых войн в эпоху империализма к общему выводу (индук­ция), либо от общего вывода о неизбежности войн за­ключать о частном случае на будущее время (дедук­ция), можно было бы прийти к прямо противополож­ному заключению.

Таким образом, формально логический способ умо­заключений в данном случае привел бы нас к явно оши­бочному выводу. Как же можно представить процесс мышления, под­водящий к истинному выводу? Несомненно, капитализм, особенно в его империалистической стадии, неразрывно связан с войной. Одна из существенных черт империа­лизма — борьба за передел мира путем войн. Не под­вергая сомнению эту истину, основанную на неопровер­жимых фактах, диалектическая логика требует подойти к ней конкретно исторически, т. е. с точки зрения совре­менных исторических условий.

Следовательно, началом процесса познания, который должен привести к определенному выводу, будет не готовая посылка, из которой затем по известным правилам будет произведено определенное заключение, а исследование того, не произо­шло ли каких-либо изменений, которые требуют нового подхода к вопросу о неизбежности войн в нашу эпоху. В этом вопросе формальный подход не поможет, тут необходимо обратиться к новым фактам, рассмотреть их и включить в процесс производства выводов. Таких но­вых фактов по крайней мере три: 1) хотя капитализм еще существует во многих странах и, стало быть, вме­сте с ним действуют и присущие ему закономерности, но он уже теперь не составляет единственной социаль­ной системы, ибо наряду с ним возникла и развивается новая мировая система — социализм, который по своей социальной природе чужд захватническим воинам; 2) в колониях и полуколониях развернулось мощное национально-освободительное движение против импе­риализма, ряд ранее колониальных стран завоевал не­зависимость и решительно выступает против новой ми­ровой войны; 3) в самих капиталистических странах против войны выступают широкие народные массы.

Решая вопрос о войне в настоящих условиях, необ­ходимо исходить из этих фактов. Анализ их позволяет прийти к правильному выводу о том, что сейчас суще­ствуют такие мощные силы мира, которые способны обуздать силы войны, ограничить действие тех законов капитализма, которые стимулируют новую разрушитель­ную войну. Вывод, сделанный из этого анализа, должен отразить глубокие противоречия современности, заклю­чающиеся в борьбе между социализмом и капитализ­мом, в стремлении империализма при помощи войны остановить поступательное развитие социализма. В нем должно быть также отражено различие между возмож­ностью предотвращения новой мировой войны и дей­ствительностью. Следовательно, вывод должен вклю­чать в себя и фактор активной практической борьбы сил мира против сил войны, вне которой возможность не может быть превращена в действительность.

Таким образом, процесс мышления ведет к истин­ному выводу сложными путями. Он, во-первых, критически проверяет существующие исходные данные, а не берет на веру в качестве готовых посылок; во-вторых, создавая свои исходные данные, он обращается к новым фактам, к конкретно историческому анализу, стре­мясь из него извлечь необходимые предпосылки для научного подхода к рассматриваемому вопросу. Самые верные, но данные в абстрактной форме положе­ния он конкретизирует соответственно новым условиям; в-третьих, он вскрывает противоречия изучаемого явле­ния, прослеживая тенденции их развития, стремясь обо­сновать вывод посредством максимально возможного учета этих противоречий, поскольку именно в них заложена двигательная сила развития, В разобранном выше примере мы имеем дело со специфической формой процесса мышления, направлен­ного к достижению истинного вывода. Эту форму труд­но выразить в какой-либо постоянной схеме.

6. По-новому в диалектической логике стоит и во­прос о критериях правильности построения заключения, вывода. Так как Эта логика не стремится подчинить процесс вывода формальной схеме, а, наоборот, пы­тается сделать его максимальна приспособленным к изменяющемуся и развивающемуся содержанию яв­лений, то главным критерием здесь служат уже не во­просы о том, тождественен или нет средний термин в обеих посылках, соблюдается или не соблюдается закон запрета противоречия и т. п. Конечно, всюду не­обходимо соблюдать элементарные принципы логиче­ского мышления. В любых диалектических заключениях нельзя подменять одни понятия другими, противо­речить себе и т. п. Однако при соблюдении правил логического мышления в качестве основных критериев диалектически истинного построения вывода выступают уже Другие вопросы: учитывается ли изменчивость яв­лений, а следовательно, и относительность понятий и суждений, которыми оперирует мышление, соблюден ли принцип конкретного анализа фактов, поставлено ли исследуемое явление в определенные исторические рамки и т. д. Вывод будет истинным лишь тогда, когда он будет построен соответственно этим критериям.

Все сказанное выше дает ответ и на вопрос о спо­собах доказательства истинности заключений в диалектичеокой логике. Нет необходимости разрабатывать ка­кие-то особые способы доказательства, отличные от общих принципов диалектической логики. Последние указывают путь движения познания и вместе с этим они служат условием достижения максимальной доказательности в выводах. Если же говорить о специфических для диалектической логики способах и приемах доказательства, то необходимо указать на два момента.

Во-первых, доказательными выводы и заключения могут быть лишь тогда, когда в формах мышления от­ражается историческое развития изучаемых явлений, когда эти формы соответствуют развитию объективной действительности. Понимание связи совпадения логи­ческого процесса познания с историческим развитием действительности, того, что логика мысли отражает логику развития вещей, дает надежнейшую гарантию до­казательности выводов и способов их обоснования. Этот момент вытекает из всей сущности диалектической ло­гики как учения о познании развивающейся, изменяю­щейся действительности, как учения о том, как в логике понятий, суждений, заключений выразить движение, развитие, изменение.

Например, почему мы считаем строго обоснованным, доказанным заключение Маркса о том, что деньги пред­ставляют собой форму стоимости, особый товар, в ко­тором находит свое выражение стоимость всех осталь­ных товаров? Потому, что Маркс рассмотрел данное явление в возникновении и развитии и его понятия, суждения, заключения об этом факте адекватны раз­вивающемуся содержанию. Подобно тому как деньги суть результат исторического развития форм стоимости, «вывод» из истории развития самой действительности (товарного производства), подобно этому и положение о сущности денег у Маркса есть вывод из движения понятий о развивающихся формах стоимости. Логический вывод соответствует историческому «выводу» самого общественного процесса.

Когда В. И. Ленин в лекции «О государстве» обо­сновывал и доказывал вывод о том, что государство есть орган господства одного класса над другим, он шел тем же путем, применял те же способы аргументации. Он требовал «не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь» (12).

И в данном случае логический вывод построен в строгом соответствии с «выводом» объективной логики исторического развития общества, ибо государство воз­никло в результате превращения родового бесклассо­вого строя в классовый строй.

Во-вторых, доказательными с точки зрения диалек­тической логики выводы и заключения могут быть то­гда, когда они опираются на практику, на человеческий опыт, понимаемый как взаимодействие человека с объ­ективно существующей природой. Это условие доказа­тельности тесно связано с первым, так как рассмотре­ние явлений в их изменении включает в себя учет исто­рически развивающейся практики человечества.

Энгельс указывал, что «доказательство необходимо­сти заключается в человеческой деятельности, в экспе­рименте, в труде» (13). В. И. Ленин не случайно, характе­ризуя диалектическую логику, назвал в числе ее основ­ных особенностей и ту, что «вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку» (14).

Приведенные выше данные опровергают положение о том, что заключение якобы невозможно строить на основе текучих понятий, мыслей. Наоборот, все они сви­детельствуют о том, что без гибкости понятий, сужде­ний, без учета растущей человеческой практики и изме­няющихся вследствие этого представлений о природе вещей нельзя ни правильно подходить к вопросу о сущ­ности заключений, ни правильно строить процесс заклю­чений о развивающихся явлениях. Поэтому учение о выводном знании, которое дано формальной логикой, есть лишь одна из сторон, частный случай более широ­кой и глубокой постановки этого вопроса в диалектиче­ской логике.

Роль и место индукции и дедукции в диалектической логике

Из всех форм выводного знания наиболее обстоя­тельную разработку в прошлом получили индукция и дедукция. Это объясняется их важным значением в про­цессе познания. Сущность индукции заключается в дви­жении мысли от частного к общему, от меньшей степе­ни общности к большей степени обобщения явлений. Дедукция же, наоборот, есть движение мысли от обще­го к частному, от знания общих свойств, присущих мно­гим явлениям, к познанию свойств отдельных явлений. В обоих случаях смысл и сущность вывода состоит в движении от известного к неизвестному. Как видно, индукция и дедукция представляют со­бой противоположности, противоположно направленные способы познания. Как это часто бывало в истории по­знания, то что в действительности составляет единство противоположных способов познания первоначально воспринималось как несовместимые методы познания, а каждый из этих моментов познания односторонне выда­вался за целое. Опыт же развития науки показывает, что истиной является единство индукции и дедукции, последние, хотя и представляют собой противоположно­сти, но такие, которые не могут существовать друг без друга. Однако, прежде чем эта истина обнаруживается, проходит длительное время, в течение которого одни ученые считают истинным один момент познания, дру­гие — противоположный момент. Например, Аристотель разработал дедуктивную форму умозаключения, Бэкон, напротив, истинной считал индуктивную теорию вывод­ного знания. Одностороннее подчеркивание роли дедук­ции и индукции у этих великих мыслителей имело свое историческое оправдание. В силу известных историче­ских условий во времена Аристотеля опытное знание не могло еще получить широкого развития и его место за­полняли натурфилософские догадки. Напротив, в новое время, когда выступил со своей теорией Бэкон, задача опытного обоснования знаний, обращение непосред­ственно к природе, поиски истины в анализе самих явлений природы выдвинулись на первый план.

В дальнейшем в истории логики и шире — в философии — шла борьба между сторонниками дедуктивного и индуктивного методов познания. В основе этой борьбы лежит вопрос о понимании природы общего, о взаимоотношении общего и единичного, их связи и взаимодействии. Например, Дж. Ст. Милль, один из видных представителей индуктивной логики, внесший полезный вклад в разработку этой теории, был ярым противником дедук­ции. Единственно верным и плодотворным способом заключения он считал индукцию. В чем же на его взгляд слабость дедукции? В том, что большая посылка силлогизма, т. е. дедуктивного вывода — внеопытного происхождения, такого же происхождения и понятие об общем. Но сам он это общее трактует в номинали­стском духе, обесценивая тем самым его значение. Общее для него есть простая сумма частных фактов. Отрицая существование общего в той форме, в которой признали его средневековые реалисты, он сводит по­следнее к простой операции сложения воедино знания о частных фактах. «Общие истины, — пишет он,— представляют собою только совокупность частных» (15). Поэтому умозаключение может делаться только от частного к частному. Если бы у человека была об­ширная память, то, по мнению Милля, не было бы никакой нужды в общих предложениях, ибо они не что иное, как форма сокращения многих частных суждений.

Главный довод против дедукции у Милля сводится к тому, что общее положение не только не может дока­зывать частного случая, но и само не может считаться истинным, «пока доказательством aliunde (из дру­гого источника. — М. Р.) не рассеяна всякая тень сомне­ния относительно каждого частного случая данного рода (16). Он, несомненно, прав, когда утверждает, что общее не висит в воздухе, что оно само должно быть выведено из чего-то и подтверждено, без этого оно неспособно доказывать истинность частного случая. Иначе говоря, общее не может быть абсолютно первичным по отно­шению к частному. Поэтому он и признает одну лишь индукцию, которая основывается на наблюдении и от него идет к неизвестному, от частных фактов к какому-то общему выводу относительно неизвестных явлений этого класса. Но то, что выдвигают индуктивисты про­тив дедукции, можно повернуть и против индукции. Из того обстоятельства, что на основе ряда наблюдаемых фактов можно сделать общий вывод и распространить его на еще ненаблюдавшиеся факты, не следует, что во всех случаях это будет именно так и что сделанный индуктивным путем вывод будет подтвержден. Любой неизвестный ранее факт может опрокинуть в включение, построенное путем индукции. Поэтому, чтобы общее за­ключение о частных фактах, сделанное на основании наблюдения последних, было прочным, требуется допол­нение индукции дедукцией. Иначе говоря, частное, еди­ничное столь же мало может считаться абсолютно пер­вичным по отношению к общему, как и общее по отно­шению к частному. Существо ошибочного противопо­ставления индукции дедукции состоит в конце концов в том, что общее или частное рассматриваются как аб­солютно первичное друг по отношению к другу. Но это­го нет в действительности.

Конечно, при рассмотрении вопроса о происхождении той и другой формы знания необходимо признать, что мы сначала познаем единичное, частное, а затем путем обобщения единичного приходим к знанию общего. Фор­мула диалектического материализма: от живого созер­цания к абстрактному мышлению и выражает эту за­кономерность познания. Пока мы находимся в рамках вопроса о том, может ли знание общего не основывать­ся в конечном счете на живом созерцании единичного, , частного, мы принуждены считать последнее первичным, а знание общего — вторичным. Однако, за границами этого вопроса они находятся в состоянии постоянного взаимодействия, так что не может быть индукции бей дедукции и наоборот.

Милль, например, это сам чувствует. Он указывает, что для правильности всех индуктивных умозаключений требуется признание «принципа единообразия порядка природы». Но что такое этот принцип? Это и есть знание общего, при этом такого общего, которое вы­ступает не в качестве простой совокупности частных фактов, а закона этих последних. Таким законом Милль считает, например, закон причинности. Вполне * понятно, почему индуктивист должен в конце концов апеллировать к необходимости такого общего. Ибо если не будет «единообразия порядка природы», то как можно утверждать, что свеча, которая сейчас будет производить то же действие и завтра и через тысячу лет. Значит, чтобы индуктивное умозаключение об этом свойстве горящей свечи, (полученное на основании наблюдаемых фактов, было истинным и по отно­шению к ненаблюдаемым еще случаям, оно должно быть дополнено общим положением: горящая свеча все­гда жжет. А это уже есть исходная посылка той самой дедукции, которую Милль отрицает. Общее по­ложение об «единообразии порядка природы» он на­зывает «большой посылкой» всех индуктивных умо­заключений (17).

Таким образом, неумение понять диалектическое взаимоотношение общего и единичного приводит к про­тивопоставлению индукции и дедукции, к разрыву этих взаимосвязанных противоположностей.

Эта же причина лежит в основе ошибочного реше­ния данного вопроса современными идеалистами. Рас­сел, например, различает познание фактов и познание общей связи между ними. Первый вид познания состоит в восприятии явлений и есть невыводное знание. Вто­рой основан на психологической привычке, — это вы­водное знание. Обобщение есть вера в то, что за собы­тием А последует В, что так было, так будет и впредь. В этом смысле обобщение имеет индуктивную природу. Для Рассела вся проблема сводится к тому, что вывод­ное знание, общие предложения основываются на невы­водном знании и в то же время последние не дают прочных оснований для выводного знания, для обоб­щений. С одной стороны, он видит связь между ними, а с другой стороны, понимает всю ограниченность индукции как фундамента для обобщений. Таким обра­зом, эта диалектически противоречивая задача прини­мает у него вид проблемы квадратуры круга. Так как индукция через перечисление не может быть полной и вероятность достоверного обобщения вследствие этого очень сомнительна, то она сама нуждается в какой-то подпорке, благодаря которой она способна была бы достигать ступени «конечной вероятности», т. е. наиболее Приближающейся к достоверному знанию. «Если, — пи­шет Рассел, — мы сможем найти принцип, обеспе­чивающий такую конечную вероятность для данного обобщения, тогда мы будем иметь право использовать индукцию для того, чтобы делать обобщение вероятным.

Но при отсутствии такого принципа индукции не могут считаться делающими обобщения вероятными» (18). Каковы же те общие положения, или, как выра­жается Рассел, постулаты, служащие основаниями индукции? Они якобы вытекают не из индукции и во­обще не из опыта, а имеют дедуктивную природу. Эти постулаты должны делать обобщения вероятными еще до свидетельства в пользу этих обобщений. Одним из таких постулатов является причинность, постулат «при­чинных линий». Знание причинных связей явлений, го­ворит Рассел, делает индуктивные обобщения более или менее вероятными, правдоподобными. Но откуда берется знание причинных связей явлений? И снова и снова неумение диалектически подойти к связи единич­ного и общего толкает идеалистическую логику к един­ственному убежищу, в котором она находит видимость удовлетворения, — к идее об априорности, т. е. внеопытном происхождении общих принципов. Опытное индук­тивное знание должно опираться на внеопытные и неиз­вестно откуда взявшиеся общие принципы. По существу Рассел вращается в заколдованном кругу: выводное знание для получения хотя бы вероятной достоверности должно иметь своим основанием то, что само не яв­ляется выводом из чего-то, что невозможно вывести из мира реальных вещей.

Общий подход Рассела к вопросу о соотношении ин­дукции и дедукции очень напоминает постановку этой проблемы у Милля, последний только не относил при­чинность к внеопытной сфере и считал вполне возмож­ным вывести ее путем индукции. Так, в работах, напи­санных более чем столетие спустя после работ Милля, мы сталкиваемся с одним и тем же противопоставлением индукции и дедукции как двух несвязанных между собой способов познания, с одними и теми же источни­ками ошибок.

Правильное решение вопроса о сущности индукции и дедукции и их роли и месте в процессе познания воз­можно лишь при учете их диалектического единства и взаимосвязи. Выше уже было указано, что они суть противоположные способы познания, взаимно дополняющие и предполагающие друг друга. Каждый из них имеет свою границу, за пределами которой познание нуждается в дополнении другим способом, и вместе с тем оба они не исчерпывают всех форм выводного знания. Каждому способу присущи свои положительные и отрицательные стороны, в силу чего они не могут существовать самостоятельно и только в единстве друг с другом они находят источник реализации своих воз­можностей познания. Рассмотрим теперь эти способы.

Индукция. Разработка Бэконом индуктивных мето­дов познания, обобщения ознаменовала собой начало новой эры в развитии науки — эры опытного обоснова­ния сущности природы. Нельзя сказать, что в истории философии до этого полностью игнорировалось значение познания путем движения мысли от частного к общему. Аристотель, например, знал этот способ познания, но в силу исторических обстоятельств он односторонне подчеркивал роль дедукции. Огромное значение индук­ции состоит в том, что она акцентирует внимание на наблюдении и изучении отдельных явлений, фактов. Обобщение основывается на этом изучении отдельного и возможно лишь в результате движения мысли от еди­ничного к общему. Это неизбежный объективный закон познания, и всякая попытка обойти его ведет к идеа­лизму. Уже из этого видна связь, единство индукции и дедукции. Последняя немыслима без первой, ибо общее положение, служащее исходным моментом дедукции, есть результат индукции. Дедукция начинается там, где заканчивается работа индукции. Когда некоторые ло­гики, игнорирующие индукцию, заявляют, что общие законы, которыми оперирует, например, логика, незави­симы от индукции, от опытного знания, что это — за­коны, найденные умозрительным путем, то они исходят из чисто идеалистического понимания сущности общего, закона. Э. Гуссерль, например, заявлял, что умозри­тельно познанные закономерности независимы «от ка­ких бы то ни было фактов как в своем содержании, так и в своем обосновании» (19).

В действительности ни одна наука не обходится без использования познавательных возможностей индукции. Даже математика — наука преимущественно дедуктив­ная — строилась и развивалась при помощи таких способов, которые использовали индукцию, иначе пришлось бы признать ее аксиомы и принципы априорными.

Однако индукция имеет ряд существенных недостат­ков, без учета которых невозможно понять необходи­мость ее перехода в свою противоположность — в де­дукцию:

а) Полученные индуктивным путем выводы, обоб­щения проблематичны. Ее выводы не проблематичны лишь тогда, когда обобщение охватывает все явления данного класса или рода. Но, как правило, научное познание имеет дело с такими явлениями, количество которых неограниченно велико, вследствие чего охватить их все немыслимо. Индуктивное обобщение, основанное на наблюдении нескольких или даже многих единичных фактов, может привести и к ложному выводу. Откры­тие какого-нибудь нового явления, противоречащего по некоторым своим свойствам остальным явлениям этого же класса, может опрокинуть сделанное ранее обобщение. Следовательно, индукция, играющая важную роль в получении научных обобщений, не может быть приз­нана единственным способом, а лишь одним ив многих способов и путей, ведущих к этому результату.

б) Абсолютизация индукции как способа обобщения и выводного знания ведет к эмпиризму, к нагроможде­нию фактов по принципу «дурной бесконечности». Так как все факты и явления, на основании которых необходимо сделать общий вывод, невозможно ни перечис­лить, ни изучить, то абсолютизация индукции приводит к страху перед обобщениями, к боязни делать их под тем предлогом, что «не все явления еще изучены». Под этим предлогом в прошлом нередко скрывалась ненависть ко всяким законам, к смелым научным обоб­щениям. Конечно, сама индукция как способ познания неповинна в этом, но в ней заложена возможность такого подхода.

Бэкон в свое время призывал к открытию лишь «средних истин», стремясь удержать мысль от чрезмер­ных, не связанных с опытом, обобщений. Бэкон был прав по отношению к схоластическим обобщениям, производившимся чисто умозрительным путем. Вы­пячивание индуктивного метода служило этой цели Для развития науки характерно то, что с прогрессом знаний растет потребность во все более широких обобщениях, связывающих воедино законы объективного мира. Целью науки становятся уже не «средние», а наиболее обобщающие истины, но их-то уже нельзя получить при помощи одной индукции.

в) Индукция не способна рассматривать явления в развитии. Энгельс указывал, что относительные по­нятия, т. е. понятия, отражающие развивающиеся и изме­няющиеся явления, не поддаются индукции. Посредством индуктивных умозаключений можно получить вывод об общем, содержащемся в явлениях а, в, с и т. д., но дело в том, что каждое отдельное явление может иметь такие специфические особенности, которые являются зароды­шем чего-то нового, что не укладывается в понятие данного класса. Иначе говоря, индукция обобщает тождественное в вещах, но не их внутренние различия и противоречия, служащие источником развития. Одна индукция может привести к заблуждениям там, где особенно важную роль играет принцип развития, изме­нения, необходимость учета исторической изменчивости условий, в которых существуют и с которыми связаны явления.

Дедукция. Отмеченные выше ограниченности индук­ции свидетельствуют о том, что она должна быть до­полнена другим, противоположным ей направлением движения мысли. Ограниченность индукции состоит в том, что посредством одной индукции невозможно по­нять значение общего в познании явлений. Следова­тельно, наряду с ней должен существовать такой спо­соб познания, который акцентирует внимание на общем и показывает, как, идя от общего, мы познаем частное. Эту функцию выполняет дедукция.

Роль дедукции в познания была вскрыта еще на ранней ступени развития философской мысли, задолго до того, как был обоснован индуктивный метод умо­заключений. То, что было сделано в этом отношении Аристотелем, не утратило своей ценности и до настоя­щего времени. В его «Аналитиках» дан изумительно тонкий и глубокий анализ значения общего для позна­ния.

Аристотель выделяет три момента, имеющих важ­ное значение и свидетельствующих о преимуществе доказательства, идущего от общего к частному, перед противоположным путем.

1) «Тот, кто знает общее, — указывает он, — лучше знает [нечто] как присущее, чем тот, кто [знает] частное». Этот тезис он обосновывает тем, что в общем содержится больше непреходящего, чем в частном, которое менее устойчиво, подвержено случайностям и т. д.

2) Общее в большей мере отражает причину, чем. частное, «оно в большей мере [касается] причины и того, почему есть [данная вещь]». Эта мысль Аристо­теля чрезвычайно глубока, ибо знание вещей невоз­можно без знания их причины, закона, а это достигается путем обобщения.

3) «Чем более частным [что-то] является, — говорит далее Аристотель, — тем более оно подходит к беско­нечному, тогда как [доказательством] общего [дости­гается] простое и предел» (20). В этих словах Аристотель отмечает одну из ограниченностей индукции, заклю­чающейся в том, что она не устанавливает «предела» в изучении отдельных явлений, в то время как в общем достигается этот предел, выражается сущность вещей, уже не зависящая от того, основана ли она на изу­чении ста или тысячи отдельных вещей.

Эти положения характеризуют действительно то существенное, что свойственно общему в познании. Поскольку общее, точнее, существенно общее, выражает закон явлений, постольку без знания общего и движе­ния мысли от более общего к менее общему не может быть познания.

Дедукция, таким образом, восполняет те пробелы, которые отмечались при характеристике индукции: проблематичность, отсутствие предела в изучении част­ного и т. п. Однако и дедукция также имеет свои недо­статки, которые необходимо учитывать, чтобы не воз­водить ее в абсолют.

а) Прежде всего ее нельзя считать абсолютным способом выводного знания уже потому, что тот исход­ный момент, от которого она начинает свое движение знание общего само нуждается в обосновании и есть ре­зультат каких-то других способов познания, в той числе и индуктивного. Следовательно, своими истоками дедукция упирается в то, что не есть дедукция.

б) Сила дедукции состоит в движении мысли от общего к частному, но это определяет вместе с тем и известную ее слабость: дедукция допускает возмож­ность прямолинейного, непосредственного выведения отдельного, частного из общего. Исходной посылкой дедуктивного умозаключения является абстракция, фи­ксирующая тождественное в многообразии отдельных вещей. Стремление вывести непосредственно из абстрак­ции конкретные свойства единичного явления в тех случаях, когда исследуются сложные, опосредствован­ные многими связями явления, не может увенчаться успехом. Только учет многочисленных связей, опосред­ствующих данное явление и обусловливающих тот факт, что общее и единичное непосредственно не тожде­ственны, может привести к истинному познанию явле­ний. Даже если мы будем исходить из диалектического понимания природы общего как единства противопо­ложностей, т. е. единства общего и единичного, то это само по себе еще не обеспечивает истинного резуль­тата, поскольку в общем эти различия существуют в слитном виде и их нужно обнаружить путем тщатель­ного, конкретного анализа. Дедукция сама не может решить этой задачи, требуется ряд других способов и приемов познания (анализ и синтез, восхождение от абстрактного к конкретному и т. п.), чтобы указанная цель была достигнута.

Из краткого рассмотрения роли и значения индукции и дедукции вытекает ряд выводов относительно их ме­ста в диадектической логике. Прежде всего следует указать на существование неправильного мнения по этому вопросу. Согласно этому мнению исследование проблемы индукции и дедукции есть специфическая за­дача формальной, а не диалектической логики. Некото­рые логики считают совершенно излишней саму попытку истолковать эти приемы и способы мышления в духе диалектического материализма и включить их в арсенал марксистской логики. При этом они отрицают тот факт, что Маркс в «Капитале» использовал индукцию и де­дукцию при анализе капиталистического способа про­изводства (21).

Подобный взгляд неправилен уже потому, что сами творцы диалектической логики были иного мнения на этот счет. Основоположники марксизма не выбрасывали индукцию и дедукцию из диалектической логики. Энгельс резко критиковал «всеиндуктивистов» за что они рассматривали индукцию как единственно непогрешимый метод, за абсолютизацию индукции. За это же он подвергал критике и чистых «дедуктивистов». Собственное же понимание этого вопроса Энгельс выразил в следующих словах: «Вместо того, чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет; другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упустить из виду их связь между собою, их взаимное дополнение друг друга» (22).

В. И. Ленин, говоря о методе и способах исследования, примененных в «Капитале», включает сюда и индукцию и дедукцию (23). Да это и невозможно отрицать по существу, если проанализировать метод исследования в «Капитале» с данной точки зрения. Было бы непра­вильно не рассматривать вопрос о индукции и дедукции в диалектической логике на том только основании, что им занимается формальная логика. При таком подходе диалектическая логика не должна исследовать и проблему понятий. Конечно, в диалектической логике раз­рабатывается ряд специфических способов познания, которые не изучает формальная логика. Но это не исключает того, что она исследует и некоторые общие с традиционной логикой формы и способы человеческого мышления, только исследует их с точки зрения своих задач, под другим углом зрения. Это целиком относится и к вопросу об индукции и дедукции. Характерной особенностью подхода диалектической логики к этим способам познания является, во-первых, то, что последняя преодолевает разрыв между индукцией и дедукцией. который был свойственен старой логике и который до сих пор не изжит в работах некоторых современных логиков, считающих единственно возможной лишь дедуктивную форму познания. Этот односторонний подход основан на абсолютизации методов математической логики, хотя по существу и в этой последней дедукция предполагает предварительную работу индукции и дру­гих способов обобщения.

Недооценка индукции многими логическими позити­вистами обусловлена идеалистическим отрицанием того факта, что обобщение опыта дает знание закона явле­ний. Как мы уже показали на примере Рассела, опыт, с их точки зрения, может породить в человеке лишь веру, психологическую привычку верить в то, что за событием А последует событие В. Подобная оценка ин­дукции характерна и для Витгенштейна. «Процесс индукции состоит в том, — писал он, — что мы прини­маем простейший закон, согласующийся с нашим опы­том. Но этот процесс имеет не логическое, а только психологическое основание» (24). Марксизм признает цен­ность индукции как одного из способов познания на том основании, что в самой реальной действительности существуют законы, которые проявляются в отдельных явлениях, вследствие чего изучение последних приводит к правильным обобщениям. Поэтому процесс индукции имеет не психологическое, а логическое основание, т. е. он есть отражение объективной логики вещей. Таково же с точки зрения марксизма логическое основание де­дукции: ее корни не в чистой «логической необходи­мости», не в логике знаков, символов, языка, и т. п., а в объективных законах природы, отражаемы в про­цессе дедукции. Роль индукций и дедукции в познании объясняется объективной связью единичного и общего в самой действительности, переходами этих противо­положностей друг в друга. Но именно в силу того, что они противоположности, они невозможны одна без другой, они «единство противоположностей».

Во-вторых, индукция и дедукция не исчерпывают всего богатства форм умозаключения, способов позна­ния. Как было сказано, каждой из этих форм свой­ственны такие недостатки, которые ясно указывают на их ограниченное значение, на то, что процесс обобще­ния, выводного знания требует ряда других форм и способов. Такими способами познания являются ана­лиз и синтез, движение мысли от конкретного к аб­страктному и наоборот и т. д. Не будучи формами умозаключения в обычном смысле этого слова, они играют огромную роль в познании вообще, в получении истинных выводов в частности. Иначе говоря, все богат­ство логических средств и способов познания участвует в производстве научных заключений, в том. числе индук­ция и дедукция. В этом смысле Энгельс, например, противопоставлял индукцию и анализ. На примере изу­чения паровой машины он показывает, что не индукция, а анализ ее действия, отвлечение от побочных влияний, заслоняющих основной процесс, изучение ее в чистом виде привели к известным теоретическим результатам и что 100 тыс. паровых машин доказывали эти результаты не более убедительно, чем одна машина (25). Анализ — это уже особый, специфический способ исследования, с помощью которого раскрывается сущность вещей (о чем будет речь в следующей главе). Когда Эйнштейн указывает, что нет никакого индуктивного метода, кото­рый вел бы к фундаментальным понятиям и принципам современной науки, то он, собственно, имеет в виду ту же мысль о сложности и неисчерпаемости способов познания. Как уже было сказано, он придает большое значение творческой фантазии, которая, опираясь на исходные математические аксиомы, ищет обобщающих теорий, способных объяснить факты. При этом он не уставал подчеркивать, что опыт, опытные данные оста­ются и в этом случае верховным и «всемогущим судьей» теории (26). Особенность современной науки о при­роде, однако, состоит в том, что приговор опыта, прак­тики возможен лишь на основе «трудной работы мыс­ли», которая позволяет перекинуть мост между теорети­ческими аксиомами и опытными данными.

Если взять область общественных явлений, то уви­дим, что Маркс установил законы капиталистического, способа производства также не путем индукции; он не взял для исследования много капиталистических стран, для того чтобы на основании их изучения вывести какие-то общие заключения. Как он сам указывает, объ­ектом его изучения были законы капиталистического способа производства. Эти законы Маркс исследовал преимущественно на примере одной Англии, наиболее развитой в то время капиталистической страны. И тем не менее он сделал выводы относительно капитализма вообще; это удалось ему потому, что благодаря анализу сущности капитализма, его места в истории общества, качественного своеобразия, развития присущих ему про­тиворечий и т. д., он вскрыл его законы. Для Маркса было не столь важно, существовал ли уже капитализм в ряде стран и как его законы проявляются в этих стра­нах. «Существенны, — указывал он, — сами эти за­коны, сами эти тенденции, действующие и осуществляю­щиеся с железной необходимостью» (27). Путем одной индукции или дедукции невозможно было открыть эти законы, но при оценке значения этих законов для других стран известную роль они сыграли. На примере одной страны Маркс вывел законы капитализма, касающиеся всех других стран, развивающихся по этому пути. По­этому в предисловии к I тому «Капитала» он мог сказать, адресуясь к немецкому читателю, который стал бы доказывать, что в Германии-де условия отли­чаются от Англии и что законы капитализма на нее не распространяются: «О тебе эта история рассказы­вается».

В ходе исследования отдельных сторон капиталисти­ческого способа производства Маркс также использует индукцию, делает общие выводы при помощи наблюде­ний отдельных фактов. Так, например, приступая к изучению процесса превращения денег в капитал, Маркс указывает, что исходным пунктом движения капитала являются деньги. Так было исторически, так должно быть и логически. Чтобы в этом убедиться, указывает он, нет надобности обращаться к истории. «История эта ежедневно разыгрывается на наших гла­зах. Каждый новый капитал при своем первом появле­нии на сцене, т. е. на товарном, рабочем или денежном рынке, неизменно является в виде денег, — денег, кото­рые путем определенных процессов должны превра­титься в капитал» (28). Таким образом, общий вывод он делает на основании частных фактов, т. е. индуктивным способом. Но когда, установив этот простой факт, Маркс обращается к исследованию вопроса, каким об­разом деньги превращаются в капитал, то он делает это не путем индукции, которая не может решить этой задачи, а с помощью глубокого теоретического анализа сущности этого процесса. Решающую роль здесь играют другие способы исследования. Определив общую фор­мулу капитала, Маркс сопоставляет ее с формулой простого товарного обращения, вскрывает и общность и различие между ними, расчленяет процесс кругообо­рота капитала на его отдельные стадии, изучает каждую стадию отдельно (Д—Т и Т—Д). Весь этот процесс он берет в чистом виде, абстрагируясь от всех усложняю­щих моментов. Маркс обнаруживает глубокую противо­речивость этого процесса, заключающуюся в том, что капиталист должен купить товары по их стоимости, продать их по стоимости и тем не менее извлечь из этого процесса эквивалентного обмена стоимость большую, чем он авансировал. Вывод, который Маркс сде­лал из своего исследования о прибавочной стоимости как источнике самовозрастания капитала, явился ре­зультатом всего этого движения познания, в котором главную роль играла не индукция. Нельзя сказать этого в данном случае и о дедукции, поскольку Маркс отправлялся от уже готового общего результата, а ли исследовал его.

Наконец, в-третьих, индукция и дедукция, применяемые в диалектической логике, используются с учетом развития и изменения исследуемых процессов.

Это можно показать на примере дедукции. В «Капитале» Маркс использует дедукцию как форму исследования тогда, когда он из общего положения (закона) о том, что все виды капиталистической прибыли имеют свои] источником прибавочную стоимость, выводит, «дедукцирует» соответствующие положения, касающиеся отдельных видов прибыли (процента, ренты, торговой были). Нельзя согласиться с тем мнением, что переход от прибавочной стоимости вообще к отдельным ее разновидностям регулируется не принципами дедукции а особыми принципами, определяющими порядок анализа сложной системы связей. Конечно, Маркс использует ряд логических способов и средств исследования этого вопроса, как например, восхождение мысли от абстрактного (прибавочная стоимость вообще) к кон­кретному (различные ее конкретные проявления), син­тез как способ соединения абстрактного и конкретного, тождества и различия, общего и единичного и т. д. Но нельзя исключать из числа этих способов и дедукцию, а тем более противопоставлять эти способы дедукции как форме, находящейся за пределами диалектической логики. Дедукция есть также один из способов «анато­мирования» связей между явлениями. Разве когда мысль движется от общего к частному, то это не вклю­чает в себя и момент дедукции, т. е. логическую опера­цию, помогающую установить связь между общим и единичным? Конечно, нельзя сложный процесс обобще­ния сводить только к этой операции. В диалектической логике это движение к общему значительно сложнее, чем в формальной логике. Здесь оно опосредовано рядом других моментов, особенно тем обстоятельством, что общее, особенное и единичное рассматриваются не как абстрактное тождество, а как тождество противопо­ложностей, что исследуемые явления берутся в разви­тии и изменении. Как было уже сказано, предшествен­ники Маркса пытались непосредственно дедуцировать из общего положения о стоимости все сложные явления капиталистической действительности. Маркс также шел в этом вопросе от общего к единичному, от абстракт­ного к конкретному, но он подчинял процесс дедукции диалектической теории развития, сочетал ее со спосо­бом исторического рассмотрения явлений, с диалекти­ческим синтезом общего и частного. Его дедукция - это не способ формального выведения частного факта из общего, а развитие из общего (закона) частных его проявлений в соответствии с историческим развитием самой действительности. Такой способ «дедуцирования» находит свое глубокое воплощение при помощи таких логических средств как анализ и синтез, восхождение от абстрактного к конкретному, к рассмотрению кото­рых мы сейчас переходим.

Примечания.

1.E. Hartmann, Uber die dialectische Methode, S. 90.

2.К. Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. III, Партиздат, М., 1932, стр. 63.

3.К. Маркс, Теории прибавочной стоимости, т. III, стр. 133.

4.В. И, Ленин, Соч., т. 11, стр. 372,

5.В. И. Ленин, Соч., т. 11, стр. 372.

6.Л. Витгенштейн, Логико-философский трактат, стр. 6

7.К. Маркс, Капитал, т, I, стр. 54 (курсив мой, — М, Р.).

8.Там же, стр, 76.

9.Л. Витгенштейн, Логико-философский трактат, стр. 64. 374

10.Л. Витгенштейн, Логико-философский трактат, стр. 86.

11.В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 381.

12.М. Борн, Эксперимент и теория в физике, «Успехи физических наук», т, LXVI, вып, 3, ноябрь 1958, стр. 360,

13.В. И. Ленин, Соч., т 29, стр. 436,

14.Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 182,

15.В. И. Ленин, Соч., т. 32, стр. 72.

16. Дж. Ст. Милль, Система логики силлогистической и индуктивной, стр. 167.

17.Там же, стр. 165.

18.См. Дж. Ст. Милль, Система логики силлогистической и ин­дуктивной, стр. 279.

19.Б. Рассел, Человеческое познание. Его сфера и границы, стр. 471.

20.Э. Гуссерль, Логические исследования, СПб., 1909, стр. 62

21.Аристотель, Аналитики первая и вторая, стр. 232, 233, 234.

22.См. А. А. Зиновьев, О разработке диалектики как логики, «Вопросы философии* № 4, 1957, стр. 188—190.

23.Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 181.

24.См. В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 136.

25.Л. Витгенштейн, Логико-философский трактат, стр. 93.

26.См. Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 181.

27.См. А. Einstein, Mein Weltbild, S. 239. Следует отметить, что Эйнщтейн ошибочно полагал, что задача науки состоит в том, чтобы чисто умственный путем обнаружить какие-то основополагающие теоретические принципы, из которых затем нужно с помощью дедукции объяснить и вывести соответствующие опытные факты и данные.

28.К. Маркс, Капитал, т. I, стр. 4.

29.Там же, стр. 153.