Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Версия 08:26, 9 апреля 2010

Движение / Концепция жизнеустройства / Диалектическая логика /

«… Вопрос не о том, есть ли дви­жение, а о том, как его выразить в логике понятий...» В. И. Ленин

В настоящее время вопросы логики выдвинулись на одно из первых мест среди прочих актуальных проблем философской науки. Это объясняется по крайней мере двумя обстоятельствами. Во-первых, потребности раз­вития науки и общественной практики делают все на­стоятельнее необходимость дальнейшей разработки как общих, так и специальных вопросов познания. Не случайно в последнее время приобрела большое теоретиче­ское и практическое значение одна из ветвей логики — математическая логика. Ее связь с запросами бурно прогрессирующей науки, а также с развитием техники совершенно очевидна.

Не менее актуальный интерес приобрели и более широкие, общие проблемы логики, которые должны объяснить закономерности познания, подвести, прочный логический фундамент под быстро развивающуюся, но идущую чрезвычайно сложными и противоречивыми пу­тями, науку. Важное значение гносеологических и логи­ческих проблем для современной науки марксисты осо­знали уже полстолетия назад, когда только грянул пер­вый гром новой революции в физике. Наиболее ярким свидетельством этого явился «Материализм и эмпирио­критицизм» В. И. Ленина. В ленинском произведении с глубочайшим прозрением в сущность современного этапа развития человеческих знаний было показано, что все те ошибочные философские выводы, которые дела­лись из новых достижений науки, вызваны непониманием действительной природы познания и объективно необходимой логики его движения. В нем, однако, были не только показаны источники ошибок, причины кризиса в физике, но и раскрыты наиболее важные законо­мерности развития человеческого познания. Невозможно с правильных философских — теоретико-познавательных и логических—позиций осмыслить путь развития со­временной науки, если не принять во внимание эти за­кономерности.

Начавшаяся более полвека назад революция в фи­зике продолжается и в настоящее время. Величайшим результатом этого революционного развития науки было открытие атомной энергии. Достижения физики опло­дотворили ряд других областей человеческих знаний — химию, космогонию, биологию и др. Началась эра за­воевания космоса. Как и раньше, быстрое развитие науки, ломка устаревших взглядов и возникновение но­вых, беспрерывно расширяющиеся возможности науч­ного познания — все это, как и полвека назад, требует усиленного внимания к вопросам теории познания и логики. Ибо если справедливо, что философские тео­рии не могут развиваться, не усваивая и не обобщая новейших результатов конкретных наук, то не менее верно и то, что и сами конкретные науки нуждаются в правильных философских обобщениях и, в частности, в осознании логических законов процесса познания. По­этому нельзя не присоединиться к словам А. Эйнштей­на — крупнейшего естествоиспытателя, в научном опыте которого никто не может усомниться: «Достойно вни­мания, — писал он, — взаимоотношение теории познания и науки. Они зависят друг от друга. Теория познания без контакта с наукой становится пустой схемой. Наука без теории познания, поскольку она вообще возможна без нее — примитивна и беспорядочна»(1).

Значение этих слов великого ученого станет еще более очевидным, если учесть, что потребности разви­вающегося естествознания в научной теории познания и логике широко эксплуатируются идеалистической философией с целью укрепления ее сильно пошатнув­шихся позиций, вследствие чего проблема взаимоотно­шения науки с теорией познания, с логикой становится еще более острой. И здесь мы сталкиваемся со вторым обстоятельством, объясняющим актуальность разра­ботки теории познания и логики в современных усло­виях.

Еще В. И. Ленин отмечал, что современный идеа­лизм в лице махизма "специализируется на гносеоло­гии». Нечто подобное происходит и сейчас, при этом к спекуляциям идеалистов на гносеологии добавляется спекуляции на логике. Но главным здесь остается тот факт, на который обратил внимание Ленин, что острей­шая необходимость естествознания в научном учении о познании используется для идеалистической обра­ботки новейших данных науки. В самой специализации на логике нет ничего плохого. Напротив, усиленное внимание к этой области философии вызвано разви­тием самой науки. Критикуя то философское направление, в котором ведет свои логические исследования подавляющее большинство современных логиков из идеалистического лагеря, нельзя игнорировать некото­рые положительные результаты их работы в специаль­ных разделах логики.

Идеалистическое извращение логики и стремление с помощью такой логики оказывать воздействие на естествознание требуют резкого отпора со стороны мар­ксистов и всех тех, кому дороги интересы объективной истины. И дело не только во вредном воздействии та­кой логики на науку, а и в опасном влиянии ее идей на сознание людей. Ибо логика — не область туманных и далёких от жизни, от социальных интересов и обще­ственной борьбы вопросов, занимающих только узкий круг специалистов. Не в каком-либо боевом памфлете, а в специальном логическом трактате мы читаем подоб­ные, например, сентенции:

«...В основе всего современного мировоззрения ле­жит иллюзия, что так называемые законы природы яв­ляются объяснениями природных явлений»,

«Смысл мира должен лежать вне его… …Не может быть никаких предложений этики…

Этика трансцендентальна...

...Решение проблемы жизни состоит в исчезновении этой проблемы…

...Люди, которым после долгих сомнений стал ясным смысл жизни, все же не могут сказать, в чем этот смысл состоит…

...Есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает себя; это — мистическое!» (2) и т.д. и т.п.

Не следует думать, что подобные высказывания есть незаконное вторжение логики в сферу чуждых ее инте­ресам вопросов. Именно эта наука решает, что такое логика мышления, познания: есть ли это учение о том, как познаются реальные законы природы и общества; или это учение о логике болезненного воображения, по­лагающего, что неумение разобраться в том, что тво­рится в мире, должно быть возведено в ранг логики.

Как ни важно, однако, дать отпор извратителям сущности и великого назначения мышления, этого могу­щественного инструмента человека; с помощью которого он познает и преобразует мир, это все же лишь часть Задачи, Главное — дальнейшая разработка логи­ческой науки в соответствии с новыми потребностями науки и общественной практики, запросами коммуни­стического строительства.

С сожалением приходится признать, что этой глав­ной задаче до сих пор мало уделялось внимания. У нас исследовались отдельные вопросы формальной логики, но проблемы диалектической логики оставались почти вне поля нашего зрения. Впрочем и формальная логика часто исследовалась без достаточного учёта новейших достижений в данной области. Что же касается диалек­тической логики, то силы тратились на бесконечные и малополезные споры вокруг давно решенного вопроса: должна ли существовать наряду с формальной логикой логика диалектическая. Эти споры в той или иной форме продолжаются и поныне. Нельзя отрицать, что имеются некоторые вопросы, касающиеся взаимоотно­шения формальной и диалектической логики, которые могут и должны обсуждаться в интересах уточнения и углубления нашего понимания современных задач каж­дой из них. Речь идет не об этом, а о том, что некоторые философы-марксисты выступают против диалекти­ческой логики, несмотря на то что все развитие науки и общественной жизни как нельзя более ярко подтвер­ждает неоспоримую истинность ее принципов. И это в то время, когда В. И. Ленин, продолжая развивать идеи. Маркса, и Энгельса, поставил перед марксист­скими философами задачу неутомимого и всестороннего изучения и разработки диалектической логики.

В. И. Ленин не только поставил эту задачу как одну из самых важных и необходимых, но он внес неоцени­мый вклад в ее решение, о чем свидетельствуют его труды «Материализм и эмпириокритицизм», «Философ­ские тетради» и др. Ленин показал, в чем состоял недо­статок и, ограниченность подхода к диалектике Г. В. Пле­ханова, который, по его словам, оставлял без внимания диалектику познания, логические проблемы марксист­ской диалектики. В «Философских тетрадях» Ленин дал программу исследования диалектической логики и тео­рии познания, указав основные направления этой ра­боты. По целому ряду принципиальных вопросов диалектической логики он высказал глубокие мысли, которые служат руководством для всей деятельности в этой области.

Следует отметить, что, хотя среди марксистов — как в нашей стране, так и в других странах — еще имеются защитники ошибочного взгляда, согласно которому фор­мальная логика дает исчерпывающее учение о формах и законах мышления, их становится все меньше, а необходимость широкого и всестороннего исследования, диалектической логики осознается все большим кру­гом философов. Нет никакого сомнения в том, что некоторый разнобой во взглядах на диалектическую логику будет, окончательно преодолен, и проблемы диалектической логики займут подобающее место в фило­софских работах марксистов.

Несколько замечаний о настоящей книге. Она вы­росла из небольшого специального курса лекций по диалектической логике, прочитанного в Академии обще­ственных наук. Этим в значительной степени объяс­няется как круг вопросов, освещаемых в ней, так и форма изложения. В данной работе не ставится задача дать систематическое и всестороннее изложение диалек­тической логики, да и едва ли это сейчас возможно. Для этого требуется еще большая работа по изучению отдельных сторон и проблем сложного диалектического процесса познания. Цель, которую преследует данная работа, может быть сведена к трем моментам: 1) выяс­нить различие между диалектической и формальной логикой, показать, что последняя далеко не исчерпы­вает задач науки логики, что только диалектическая логика способна быть общим логическим базисом всего человеческого познания; 2) очертить круг основных во­просов, составляющих объект исследования диалектиче­ской логики; 3) наметить подход к этим вопросам, их решение, руководствуясь тем, что дают в области ди­алектической логики труды классиков марксизма-лени­низма, привлекая также данные современной науки и практики.

В известном смысле данная книга есть продолжение другой работы автора этих строк, посвященной изуче­нию диалектики и диалектической логики в «Капитале» К. Маркса. Мысль В. И. Ленина о том, что «Капитал» — это диалектическая логика, примененная к одной из важнейших наук, представляет для нас огромную цен­ность. И в этой работе мы неоднократно прибегаем к помощи несравненного логического богатства произ­ведения Маркса — этой несокрушимой теоретической твердыни, о которую безуспешно разбивают свои мед­ные лбы современные противники коммунизма. Что же касается общего направления данной ра­боты, то оно исчерпывающе выражено в нескольких ленинских строчках, взятых в качестве эпиграфа к ней.

Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что некото­рые вопросы, поднятые здесь и связанные с положи­тельной разработкой тех или иных конкретных сторон диалектической логики, требуют дальнейшего обсужде­ния. Поэтому мы будем рады, если книга послужит одним из стимулов для такого обсуждения.

Примечания.

1.«Albert Einstein аls Philosoph und Naturforscher», Stuttgart, S. 507.

2.Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат, М., 1958, стр. 94, 95, 97.

Извращение сущности и назначения логики современными идеалистами.

Идеология буржуазии в настоящее время находится в состоянии глубокого упадка и разложения, вызван­ного вступлением капиталистического общества в по­следнюю — империалистическую — стадию своего раз­вития. Одна из главных черт этого упадка буржуазной идеологии и, в частности, философии состоит в борьбе против интеллектуализма, против разума, рациональ­ного познания и его законов. Начиная примерно с по­следней четверти XIX в. целый ряд идеалистических течений и школ объявил настоящую войну логике. До­статочно назвать такие философские направления, как интуитивизм, прагматизм, «философию жизни" и т. п. Это отрицание логики и логического познания ярко вы­разил один из основоположников американского праг­матизма Джемс: «Что касается меня, — сказал он, — то я счел себя в конце концов вынужденным отказаться от логики, отказаться от нее открыто, честно и раз на­всегда» (1).

По представлениям сторонников этих идеалистиче­ских течений жизнь настолько подвижна, изменчива, все находится в таком бурлении, что всякие логические формы мышления лишь уродуют, искажают ее. «Дей­ствительность, жизнь, опыт, конкретность, непосред­ственная данность — говорил тот же Джемс, — все это выходит из границ нашей логики, переливает через ее края и окружает ее со всех сторон»(2).

Подобно прагматистам, представитель интуитивизма А. Бергсон также считал «живую подвижность вещей» недоступной логике, логическому процессу познания; разум якобы рвет на части живую ткань вещей, омертв­ляет жизнь, делает искусственные остановки, перерывы там, где сплошное течение, где нет никаких перерывов и остановок. Как образно говорил Бергсон, единствен­ное, на что способен разум, это, отмечать в процессе движения отправления и прибытия. Охватить же то, что происходит в промежутке между этими пунктами, превыше человеческих сил. Поэтому задача философии, согласно Бергсону, состоит в том, чтобы выйти за пределы человеческого состояния (3). Средством для такого сверхъестественного прыжка «за пределы человеческого состояния» Бергсон считал мистическую интуи­цию. Что же касается таких современных идеалистиче­ских течений, как экзистенциализм, персонализм, неотомизм и др., то они либо вовсе не проявляют интереса к логике, либо мало занимаются ею. Не имея возмож­ности специально рассматривать здесь вопрос о том как относится то или иное идеалистическое направление к логике, мы вкратце остановимся лишь на неопозити­вистском ее истолковании. Впрочем, именно новейший позитивизм в лице «логических позитивистов» более чем какие-либо другие направления буржуазной фило­софии унимается проблемами логики, стремясь при по­мощи последней протащить в науку идеалистическую философию.

Логические позитивисты не пренебрегают логикой, на­оборот, они стремятся возвести ее в ранг единственной отрасли знания, которой должна заниматься фило­софия. Было бы, однако, ошибкой оценивать это повы­шенное внимание к логике как некий поворот совре­менной буржуазной философии от антиинтеллектуа­лизма к признанию рационального мышления и его объективных законов. В действительности логический позитивизм есть выражение той же основной тенденция философского «декаданса», который характеризует всю буржуазную философию периода империализма.

Мы знаем старых философов — Бэкона, Декарта, Спинозу, Гегеля и др., которые мучительно искали и исследовали пути человеческого познания, делали шаги к истине и вместе с тем нередко серьезно сбивались с дороги. Но их отличала огромная вера в силу чело­веческого ума, они превозносили и возвышали челове­ческий разум, его способность познать мир. Что оста­лось от этой гордой и славной традиции у современных идеалистов, хотя и говорящих о логике как единственном объекте философии, но делающих все, чтобы за­темнить; запутать познание, обрезать крылья человече­ского разума, воспеть его бессилие в познании природы и социальной жизни?

Спекулируя на важном значении логики для прогрес­са науки, неопозитивизм развивает общую антирацио­налистическую линию идеалистической философии в форме логического учения. Это видно из более подроб­ного ознакомления с логической концепцией неопозити­вистов.

В начале 30-х годов XX в. группа философов-идеали­стов, известная под названием «Венский кружок», про­возгласила «новый курс» в философии. С тех пор этот «новый курс" рекламируется чуть ли не как всемирно-историческнй «поворот», «революция» в философии. Суть ее заключается якобы в том, что философия раз и навсегда разделывается с «метафизическими» пробле­мами, касающимися коренных вопросов мировоззрения, и оставляет за собой лишь одну область — логику.

В передовой статье первого номера журнала «Erkenntnis», в котором был оповещен «новый курс» в философии, М. Шлик доказывал, что бесконечные споры между философскими системами в прошлом были основаны на недоразумении. Это объяснялось тем, что философы якобы занимались неразрешимыми пробле­мами, а именно: вопросами об отношении мышления к бытию, о том, что первично и что вторично, о сущности природы, о ее материальности или идеальности, о наи­более общих законах бытия и познания, о методе по­знания и т. д. Все эти проблемы автор объявлял «мета­физикой». Старые философы, занимаясь этими вопросами, и не подозревали, что пытаться решать их — это напрасная трата времени. Развитие философии якобы привело к выводу о том, что только логика есть фило­софия. Она — средоточие философии, средство преодо­ления тысячелетних споров и борьбы в философии.

Трудно возразить против высокой оценки значения логики. Она действительно является одной из важней­ших сторон и составных частей философской науки, хотя философия не сводится только к ней. Логика — научная логика — действительно важна для решения вопросов, служащих предметом борьбы различных фи­лософских систем. Но не это имеют в виду логические позитивисты, заявляющие, что одна логика достойна внимания философии. Логика превозносится ими как средство ликвидации философии и философских вопро­сов. Оказывается, будто логика убедительно доказы­вает тщетность всяких попыток решать перечисленные выше «метафизические» вопросы. Она якобы доказы­вает «невыразимость» этих вопросов, как бы они ни решались — с материалистических или идеалистических позиций.

Об этом же говорится в другой программной статье, журнала «Erkennttiis». Мы имеем в виду статью Р. Карнапа «Старая и новая логика». Впоследствии этот автор выпустил книгу «Логический синтаксис языка», в кото­рой он разработал и обосновал идею о том, что фило­софию следует заменить логикой, понимаемой как син­таксис языка науки: «на место традиционной филосо­фии, — заявляет Карнап, — нужно поставить строго научную дисциплину, именно логику науки, т. е. син­таксис научного языка»(4).

В действительности логика возникла из потребно­сти познания объективного мира. Она играет огромную роль как самостоятельное философское учение, воору­жающее науку законами мышления, познания. Логи­ческие же позитивисты стремятся обескровить логиче­скую науку, подчинить ее одной цели — анализу пред­ложений эмпирических наук с целью выяснения их логической «правомочности», допустимости. Логика, по их утверждению, должна «прояснять» предложения наук, учить, как правильно их понимать. Она становится простым привеском к эмпирическим наукам. Если уче­ный — физик, биолог, социолог и т. п. — высказывает какое-нибудь предложение, то логик должен выяснить, правильно ли высказано данное предложение, в верной ли логической форме оно выражено.

«Не существует философии как теории, как системы собственных положений рядом с положениями науки,— писал Карнап. — Философия означает не что иное, как: прояснить положения и понятия науки путем логиче­ского анализа. Орудием этого является новая логика»(5).

Познание — этот великий и сложный акт осмысли­вания, отражения действительности, природы, реаль­ного мира — низводится «новой логикой» к вопросу о «высказываемости», «выразимости» тех или иных поло­жений. «Вопросы о значении и границах познания,— писал Шлик, — исчезают. Познаваемо все, что дает себя высказать (выразить), и это все, о чем можно спрашивать»(6).

Несомненно, язык, выражение мыслей в словах, предложениях, с помощью которых мы изображаем действительность, имеют большое значение в процессе человеческого познания. «Нет на свете мук сильнее муки слова» — эти слова русского поэта хорошо пере­дают, как трудно выразить ту или иную идею, мысль» изобразить действительность в точных словах, предложениях, образах и т. п. Неточный язык, фальшивые, путаные предложения служат препятствием на пути сознания. Это значение языка подчеркивали и домар­ксистские философы. Марксизм рассматривает язык как непосредственную действительность мысли, как при­родную материю мышления. Наряду с трудом члено­раздельная речь была тем стимулом, под влиянием ко­торого формировался и развивался человеческий мозг. Учение И. П. Павлова о роли второй сигнальной системы в развитии мышления находится в полном соот­ветствии с марксистскими представлениями о процессе становления человека, его отличии от животного, значе­нии языка для образования абстрактных понятий и т.д. В. И. Ленин - считал, что одним из важнейших компо­нентов теории познания должно быть обобщение истории языка, поскольку мысль неразрывно связана с языком и вся эволюция человеческого познания, зако­номерности его развития нашли свое отражение в эво­люции языка.

Вследствие этого марксизм нисколько не отрицает необходимости семантического анализа понятий, слов, терминов в целях достижения максимально точного языкового выражения мыслей. Когда логические пози­тивисты говорят, что в повседневном языке часто бы­вает, что одни и те же слова обозначают различный смысл или, наоборот, разные слова обозначают одно и то же содержание, что это порождает путаницу ме­шающую достижению истины, то против этого нельзя возражать. Одно из важных достижений математиче­ской логики состоит в том, что она уточнила целый ряд терминов, играющих важную роль в логическом ана­лизе, таких как «есть», «или», «и» и т.д. Перевод с одного языка на другой, выполняемый электронными вычислительными машинами, также делает важной задачу семантического анализа слов.

Однако при этом было бы неправильно гипертрофи­ровать - значение и роль языка, языковых предложений в познании. Язык, предложения есть важное средство, орудие, при помощи которых мы исследуем и познаем реальные вещи и явления, но истинность знания зави­сит преимущественно не от языка, а, напротив, предложения лишь постольку точны и удачны, поскольку они правильно выражают наши понятия о вещах. При этом между вещами и предложениями нет непосредственной связи. В процессе познания возникают определенные ощущения, восприятия, представления, понятия о ве­щах; а предложения выражают эти последние. Следова­тельно, сами предложения обусловлены нашими взгля­дами на природу вещей. Это значит, что отношение между мыслью и языком должно рассматриваться как отношение между содержанием и формой. Вне формы не существует содержания, в данном случае — вне языка нет и не может быть мысли, но языковое выра­жение, несмотря на все его огромное значение, все же лишь форма, зависящая от содержания, определяемая содержанием, т. е. мыслью, тем, что она означает.

Дело, однако, не только в порочности сведения ло­гики к анализу языка. Сам по себе логический анализ языка» как было сказано, вполне закономерен, если не абсолютизировать его значение. Но неопозитивисты де­лают логику оружием такого анализа предложений науки, который должен доказать их «псевдообъективный» характер, т. е. лишить их объективного содержания. В этом суть «поворота» в философии, предприня­того «новыми логиками». Они полагают, что тем самым наука и философия освобождаются от «метафизики», вернее, от того, что они называют метафизикой, т. е. от решения общих вопросов мировоззрения, от которых не могут быть свободны ни специальные науки, ни ло­гика, ни философия в целом.

Логические позитивисты утверждают, что наша слова, предложения, символы не могут быть: отраже­нием реального, существующего вне нашего сознания мира. «Новая логика» стоит на страже этого принципа, подобно мифологическому Аргусу, неусыпно следя за чистотой» философии.

Исходя из «логического анализа», неопозитивисты считают, что, какой бы кардинальный вопрос филосо­фии они ни взяли, он легко решается при помощи чудо­действенной машины «логического анализа». Например, спорят; идеалист или позитивист с материалистом, с «реалистом», как выражается Карнап, по вопросу: что такое вещь? Первый утверждает, что вещь есть комплекс чувственных данных, второй, доказывает, что она есть совокупность атомов. В этот спор вмешивается «новый логик» и заявляет, что спор этот бесполезен, что он может длиться бесконечно, ибо спорящие - стороны, употребляя «содержательный» язык, одинаково, заблуж­даются: "Спор между позитивизмом и реализмом, — го­ворит Карнап,— есть праздный спор о мнимом тезисе, основывающийся на применении содержательного язы­ка»(7). Стоит-де проанализировать их речь с точки зрения ее формы, и тогда легко примирить эти два кажущихся противоположными тезиса.

Или спор идет о том, является наше познание априорным или эмпирическим. И в данном случае спор якобы основан на злоупотреблении «содержательным» языком. Когда мы говорим: «Каждый цвет имеет три компонента: цветной тон, насыщенность, яркость», то вследствие применения такого предметного, содержа­тельного языка можно спорить, априорно ли познание или оно эмпирично. Проблема эта исчезнет, если мы скажем: «Каждое выражение цвета состоит из трех выразительных частей: выражения цветного тона, выра­жения насыщенности и выражения яркости» (8). Здесь уже речь идет лишь о выражении, о предложении и по­тому-де бессмысленным становится сам вопрос: априор­но познание или эмпирично.

Наконец, еще один пример. Решается вопрос о соот­ношении психического и физического процессов в цен­тральной нервной системе. Какова связь между этими процессами? Есть ли это связь, как выражается Карнап, чисто функциональная или эти процессы действи­тельно связаны между собой, так что без физических нет и психических процессов? Представители материа­листической и идеалистической физиологии дают про­тивоположные ответы на эти вопросы.

Как же отвечает «новая логика» на них? «При употреблении формального языка, — пишет Карнап по этому поводу, — становится ясным, что речь идет лишь об отношении между двумя языками — психологическом и физическом; именно, равнозначны ли эти два парал­лельных предложения всегда или в известных слу­чаях. ..»(9).

Так расправляются «новые логики» с важнейшими проблемами философии. Но проблемы эти не могут исчезнуть оттого, что их теми или иными приемами пы­таются снять. Оттого, что я употребляю иной оборот речи, угодный логическим позитивистам, не исчезнут «проклятые вопросы» о том, что же такое веши, пред­меты. Есть ли они комплексы человеческих ощуще­ний или они реально существуют; физическое ли тело первично и определяет психическое, «душу» или наобо­рот; извлекаем мы наши знания из самих себя, из тай­ников разума или из природы, объективного мира при помощи чувственного опыта и разума; что такое наука — картина природы или «свободная конструк­ция» нашего ума и т. д. и т. д.

«Новая логика» заявляет, что на эти вопросы невоз­можно ответить, что это затемняющие категории прежних эпох философии. «Метафизическая философия,— говорит Карнап, — хочет выйти за рамки эмпирико-научных вопросов и поставить вопросы о сущности предметов. Мы считаем эти вопросы псевдовопросами». Конечно, можно объявить вопросы о сущности пред­метов «псевдовопросами»(10). Но наука, научное познание невозможны без стремления к постижению сущности вещей. Весь смысл научного познания в том, чтобы за эмпирически схватываемыми явлениями и фактами об­наружить их сущность, причины, законы, в противном случае наука была бы бесполезным занятием, она не помогала бы овладевать силами природы и ставить их на службу человеку. И потому она требует от филосо­фии, от логики прямого ответа на так называемые мета­физические вопросы, а не «иносказаний».

Брось свои иносказанья

И гипотезы пустые!

На проклятые вопросы,

Дай ответы нам прямые.

«Новая логика», однако, предпочитает иносказания. Но эти иносказания сами представляют собой не что иное, как род метафизики, только метафизики уже на­стоящей, без кавычек, идеалистической. От мнимой «метафизики», выражаясь языком «новой логики», т. е. от решения коренных вопросов мировоззрения, принци­пиальных вопросов бытия и познания, невозможно осво­бодиться, как невозможно, по выражению Эйнштейна, дыхание в вакууме. И хотя логические позитивисты пы­таются отмахнуться от них, но они все же вынуждены отвечать на эти вопросы. В их «новой логике» на каж­дом шагу мы наталкиваемся на идеалистическую ме­тафизику, на определенный, именно идеалистический, подход к познанию, к бытию, ко всем процессам и явлениям.

Действительно, что значит утверждение о принци­пиальной невозможности не только решить, но и ставить вопрос о том, что такое вещь — комплекс наших ощуще­ний или совокупность реальных, существующих незави­симо от нас атомов? Это лишь трусливая увертка, при­крывающая идеалистическое решение основного вопроса философии. Ибо, если я не могу твердо и уверенно сказать, что вещь существует независимо от моих ощущений, что она — не мои ощущения, а лишь отражается в этих последних, то этим самым я стою по сути на позициях отрицания реального мира. И от этого вывода нисколько не спасает положение о том, что мы-де не можем утверждать и противоположное, т.е. что вещь есть комплекс ощущений. Это положение опровергнуто всем опытом человечества, его практической деятель­ностью по преобразованию природы, каждым шагом науки вперёд. И когда представители «новой логики» за­являют, что вопрос о том, есть ли вещь комплекс ощу­щений, якобы логически неразрешим, то они идут про­тив науки и самим сомнением своим поддерживают антинаучное решение этого вопроса.

Или что значит утверждение логических позитивистов о том, что их логика не нуждается в «метафизике», что всем своим существом она направлена против «метафи­зики»? Такой логики; которая бы так или иначе не ре­шала вопросы о сущности познания, об отношении наших понятий и суждений к действительности и т. д., не было и нет. Да и «новая логика» отвечает на них, ре­шает их на определенной «метафизической базе. Разве ее положение о том что логические формы мышлений произвольны, независимы от действительности, что также произволен выбор исходных аксиоматических принципов, на которых основан весь логический процесс позна­ния, — разве это не идеалистический подход к познанию, разве он не ориентирует науку на идеалистическую «ме­тафизику»?

Логический позитивист Г. Фейгль в статье «Филосо­фия науки логического эмпиризма» (1954 г.) пытается более «зрело» формулировать некоторые важные прин­ципы теории познания и логики. Он заявляет, что за четверть века логический эмпиризм во многом изме­нился, что он отказался от увлечений юности, стал «бо­лее логическим», признает некоторые «законные притя­зания рационализма», которые раньше отрицал, стал «более эмпирическим» в том смысле, что он уже не исключает онтологических и космологических теорий, не согласующихся с классическим позитивизмом.

Вполне возможно, что логический позитивизм пере­живает какую-то эволюцию, хотя тончайшие нюансы этих изменений важны, скорее для его внутренней лето­писи, и едва ли имеют широкий философский интерес, ибо они не меняют сущности его концепции. Можно взять одну; из позднейших работ Карнапа, например его статью. «Эмпиризм, семантика и онтология», опублико­ванную в 1950 г. Эта статья позднее была дана в каче­стве приложения к книге Карнапа «Значение и необхо­димость». Книга эта выражает новый, семантический, этап в развитии логического позитивизма в отличие от первого — логико-синтаксического, Здесь на первый план выдвигается проблема значения, смысла предложе­ний, развитие нового метода семантического анализа значения языковых выражений (11). В нашу задачу не входит ни оценка, ни критический анализ этой книги в целом. Нельзя не разделять мнения ее автора о том, что «для специальной цели развития логики построение и семантическое исследование языковых систем имеет большое значение»(12). Нас интересует философская ос­нова его подхода к проблеме значения языковых вы­ражений. Казалось бы, выдвижение на первый план значения, смысла предложений должно было бы при­вести к, отказу от того невероятного формализма, кото­рый Карнап вместе с другими неопозитивистами отстаи­вал в «синтаксический» период развития неопозити­визма. Конечно, когда он исследует техническую сторону метода семантического анализа, то он вынуж­ден оперировать реальными значениями слов и предложений, отражающими объективное содержание явлений, тут уже дело конкретной оценки, насколько предлагае­мые им способы семантического анализа плодотворны или неплодотворны для науки. Но как только Карнап начинает рассматривать философские вопросы логики, немедленно всплывает на поверхность вся муть идеализ­ма и становится ясным, что в этом отношении никаких изменений на новом этапе не произошло.

Для характеристики философской сущности метода семантического анализа очень важна статья Карнапа «Эмпиризм, семантика и онтология». В этой статье ста­вится вопрос о так называемых абстрактных сущностях, т. е. о допустимости или недопустимости абстракций в науке. Как указывает сам Карнап, «проблема абстрактных объектов снова встала в связи с семантикой, тео­рией значения и истины»(13). Здесь действительно налицо несколько более благосклонное отношение к абстрак­циям по сравнению с его ранними взглядами. Но его поддержка научных абстракций чисто призрачная. Во­прос ставится так: означает ли семантический анализ значения языковых выражений, что он предполагает су­ществование «внеязыковых объектов»? Пока в качестве объектов (десигнатов, по терминологии Карнапа) бе­рутся такие вещи или события, как «город Чикаго» или «смерть Цезаря», сомнений никаких нет (как увидим дальше, признание реальности подобных явлений имеет также субъективно-идеалистический смысл). Но как быть с «абстрактами», т. е. с тем, с чем преимуществен­но имеет дело наука, ибо последняя невозможна без мышления понятиями, законами, выражающими сущ­ность явлений. Одни полагают, рассуждает Карнап, что семантический анализ значения языковых выражений ве­дет к признанию реальности объектов, обозначаемых ими, другие восстают против этого на том основании, что это нарушает основные принципы эмпиризма и ве­дет «назад к метафизической онтологии платоновского типа» (14).

Что же думает на этот счет сам Карнап? Какой смысл он придает семантическому анализу значения языковых выражений? Всю проблему значения слов он сводит к языку как первичному фактору. Существование или несуществова­ние объекта, с его точки зрения, всецело зависит от применяемого нами языка и правил его построения. Прежде чем рассуждать о вещах, следует построить «языковый каркас»(15). После этого нужно различать два вида вопросов о существовании объектов: «внутренние» и «внешние» вопросы. Первый вид вопросов относится к существованию объектов в построенном нами языко­вом каркасе. Внешние же вопросы касаются существо­вания объектов вне и независимо от языкового каркаса, т. е. от сознания.

Если мы принимаем «вещный язык», т. е. построим соответствующий языковый каркас, где выражения обозначают вещи и события, с которыми человек повсе­дневно имеет дело, то мы можем признавать реальность вещей, тем более что эти признания эмпирически можно проверить. Но реальность эта чисто позитивистская. «Признать что-либо реальной вещью или событием,— утверждает Карнап, — значит суметь включить эту вещь в систему вещей... в соответствии с правилами каркаса»(16). Таким образом, вещи реальны лишь по­стольку, поскольку существует соответствующий — в данном случае «вещный» — языковый каркас, Вне этого вообще бессмысленно ставить «внутренний вопрос» о реальности вещей. «Принять мир вещей, — говорит он,— значит лишь принять определенную форму языка, дру­гими словами, принять правила образования предложе­ний и проверки, принятия или отвержения их»(17).

Так же обстоит дело с «внутренними вопросами», ка­сающимися абстрактных объектов: так, например, «сло­во «красный» обозначает свойство вещей», «слово «пять» обозначает свойство чисел» и т. п. «Таким обра­зом, — заключает Карнап, — вопрос о допустимости объектов определенного типа или абстрактных объектов вообще как десигнатов сводится к вопросу о приемле­мости языкового каркаса для этих объектов(18). В со­ответствии с этим логически истинным он считает лишь то, что соответствует правилам языковых выра­жений.

«Внешние» же вопросы — это философские вопросы, касающиеся существования или реальности объектов, и их Карнап категорически отвергает как метафизические псевдовопросы(19). Многие философы, заявляет Карнап, рассматривают такого рода вопросы как онтологические, которые должны быть поставлены до построения язы­кового каркаса. На самом же деле введение новых спо­собов языка не нуждается ни в каком утверждении реальности явлений. Одним словом, если бы Библия писалась сейчас заново, то, следуя философским прин­ципам логического позитивизма, нужно было бы ска­зать: «Сначала бог создал язык», а затем землю, све­тило и все остальное.

Следовательно, вопрос о значении слов и предложений, ставший центральным на новом семантическом этапе развития логического позитивизма, целиком сво­дится к языку, который берется изолированно от дей­ствительного его объективного содержания. Кратко можно так резюмировать точку зрения Карнапа: когда мы производим семантический анализ значения языко­вых абстрактных выражений, то вовсе не имеется в ви­ду, что за абстракциями стоит какая-то объективная реальность; нет, это лишь наш произвольный язык, наша произвольная конструкция. Карнап подчеркивает, что общий принцип, который связывает все развитие «новой логики», начиная с периода «Венского кружка» и кончая сегодняшним днем, состоит в том, что «внеш­ние вопросы», т. е. вопросы о том, существует ли мир или не существует, признаются непознаваемыми.

Где же тогда эволюция логического эмпиризма, приведшая его из стадии юности в стадию зрелости? Как на, первой, так и на новой стадии мир, по воззрениям логических позитивистов, зависит от структуры наших предложений. По-прежнему вопрос о реальности мира ставится в зависимость от лингвистических форм, прини­маемых нами, т. е. от субъекта, вследствие чего логика выглядит как отражение в кривом зеркале.

Трудно понять поэтому, как можно назвать логиче­ски эмпиризм с его принижением разума, с неверием в способность человеческого познания проникнуть в сущность природы «новым просвещением», как об этом пишет Г. Фейгль в упомянутой выше статье. Он даже связывает это «новое просвещение» со старым просвещением, с энциклопедистами XVIII в. Но просветители XVIII в. в своем большинстве твердо были убеждены в существовании внешнего мира, независимого от созна­ния. Цель познания они видели в том, чтобы понять его объективные законы. Они были представителями той мнимо «метафизической» философии, которую так тре­тируют современные ниспровергатели философии, их вера в человеческий разум не знала границ. Разве мож­но сравнивать действительно великое просвещение XVIII в. и философию «логического анализа», которая свою главную задачу видит в том, чтобы, как выразил­ся Витгенштейн, ограничить, мыслимое и тем самым ограничить и немыслимое, причем в «немыслимое» попадает вся объективно существующая природа, ее законы!

Не «новое просвещение», а замаскированный идеа­лизм—только так можно охарактеризовать это одно из господствующих в современной буржуазной философии течений. Это трусливый идеализм, потому что, бу­дучи по всем своим принципам идеализмом, логический позитивизм не осмеливается признаться в этом, изобра­жает себя стоящим над борющимися лагерями в фило­софии.

На отмеченной выше характерной черте «новой ло­гики» лежит печать времени, переживаемой историче­ской эпохи. Весь ее пафос против «метафизики», урод­ливое сочетание логики с позитивизмом, ее «реализм», боязнь открыто назвать свои взгляды идеалистическими и т.п. — все это имеет глубокие корни в современных исторических условиях развития буржуазного об­щества и науки.

В наше время, в период невероятно быстрого раз­вития науки и покорения сил природы, в век раскрепо­щения атомной энергии и создания искусственных спутников Земли и Солнца, очень трудно отстаивать философию, утверждающую, что в основе природы ле­жит какая-нибудь идея — абсолютная или неабсолют­ная, что мир в своей сущности идеален, и т. д. Это можно было утверждать в прошлые эпохи, даже в XIX в.; когда карта человеческих знаний была еще полна «белых пятен». Сейчас это невозможно, теперь даже папа римский обосновывает веру в бога при по­мощи квантовой механики. Но идеализм не может, ра­зумеется, признать и материалистическую точку зрения, хотя материалистическое решение этих вопросов выте­кает из всех достижений современной науки. Значитель­но легче и проще объявить все эти вопросы «псевдово­просами», т. е. «метафизикой».

Отсюда и проистекает весь пафос борьбы многих современных идеалистических течений против «метафи­зических» проблем, т. е. против принципиальных проблем мировоззрения: Решать материалистически эти пробле­мы идеалисты не могут и не хотят, решать их открыто идеалистически — значит вступить в конфликт с наукой, поэтому лучше объявить их вне закона, как мнимые, выдуманные на основе неправильного применения лингвистических форм. Это также идеалистическое решение, но трусливое, завуалированное.

Этим объясняется также и мнимый «реализм» и даже «сверхкритический реализм», который приписы­вают своим взглядам и концепциям многие современ­ные идеалисты. Слова «реализм», «эмпиризм», «позити­визм» должны свидетельствовать о якобы неразрывной связи с действительностью и быть выражением враж­дебности «метафизическим» спекуляциям. Действитель­ная сущность подобного «реализма» хорошо видна из разъяснений, которые дал еще Д. Юм в книге «Иссле­дование человеческого разумения» два с лишним столе­тия назад, Как и современные эмпирики, Юм полагал, что отвлеченные идеи являются мнимыми (современные идеалисты называют их псевдоидеями или псевдовопро­сами), если невозможно сопоставить их с впечатления­ми, которые их породили' (современные идеалисты го­ворят: если невозможно найти им соответствующего референта).

Так как идеалистическую философию сейчас трудно отстаивать в открытой форме, то она протаскивается другими средствами — при помощи гносеологии и ло­гики. Это даже удобно делать, ибо сама наука, прогресс научных знаний выдвигает вопросы теории познания и логики на передний план. Но развитие науки требует строго научных логических обобщений. Никакая наука не может обойтись без философского, логического ба­зиса, особенно в наше время, когда невиданно быстрое развитие знаний, ломка одних взглядов и замена их другими, бесконечное углубление в сущность явлений могут быть осмыслены и осознаны лишь в свете объек­тивных законов познания, объективной логики движе­ния научной мысли.

Путь, по которому идут логические позитивисты, не только не способствует выяснению этих законов позна­ния, но представляет собою попытку ниспровергнуть их, стремление лишить науку руководства со стороны фи­лософии при решении ею конкретных проблем. Что же касается самой логики, то, как мы пытались показать, неопозитивистская трактовка сущности этой науки, ее цели и назначения служит не укреплению ее позиций в науке, не возвышению ее роли как учения о познании, а прямо противоположным задачам. Действительный смысл и назначение логики иные. К выяснению этого вопроса мы сейчас и перейдем.

Что такое логика. Отношение логики к объективной действительности

Логику издавна принято определять как науку о формах и законах мышления(21). И это определение в об­щем правильно, оно верно выражает сущность и специ­фические цели, задачи этой науки, ее отличие от дру­гих наук. Логика очень рано выделилась в самостоя­тельную область исследования, и как наука она древ­нее многих других наук.

Древнее происхождение логики — свидетельство не только солидности «стажа» этой науки, но и ее значе­ния, необходимости для всякой другой науки, для по­знания, мышления вообще. Чем больше человек выде­лялся из мира животных и овладевал силами природы, познавал ее все глубже и глубже, тем больше он обра­щал внимания на само мышление и его законы. Мыш­ление, познание — сложнейший процесс, который можно попять лишь в результате специального изучения и ис­следования. Мышление такая же самостоятельная об­ласть, исследования, как и любая область материаль­ного мира, изучаемая специальными науками — физи­кой, химией, биологией, математикой и т. п. Специфи­ческая задача логики—исследовать мышление, формы, которые оно принимает в процессе своего движения, законы мышления—ставит ее в особое положение. Вся­кая наука есть процесс мышления, познания. Человек не может существовать» не познавая окружающий его мир. Отношение человека к действительности, его прак­тическое овладение ею преломляется через мышление, отражается в нем. Этим объясняется тот факт, что логика как наука о мышлении и законах мышления возникла и стала разрабатываться на сравнительно ранней ступени развития науки. Но было бы нелепостью на этом основании полагать, что логика предваряет все науки и мышление вообще.

Лейбниц остроумно высмеивал тех, кто думает, что до изучения логики человек не способен был мыслить. Это, по его словам, значило бы слишком принижать природу и предполагать, что человек — двуногая тварь, которую Аристотель превратил в разумное существо. Не менее был прав и Гегель, когда говорил, что, для того чтобы правильно мыслить, не обязательно знать логику, как не нужно знать физиологию пищеварения, чтобы научиться принимать пищу. Человек научается мыслить прежде всего под воздействием природы, ча­стью и «венцом» которой он является. Если бы в своих мыслях человек не отражал правильно природу, он не мог бы существовать. Если бы в своих взаимоотношениях люди не мыслили логически пра­вильно, они не понимали бы друг друга. Природа была первым «учебником логики», логического мышления человека. Она и в настоящее время играет эту роль, поскольку сознательное изучение и исследование познания и логических форм мышления невозможно без по­стоянного обращения к природе, ибо мышление есть отражение природы.

Сказанное не умаляет роли логики для мышления, ее значения как науки о правильном и истинном мыш­лении. Тот же Лейбниц указывал, что мышление без науки о сущности мышления и его законах было бы подобно счету на пальцах. Знание того, как совершает­ся процесс мышления, каковы его формы и законы, ка­кими способами необходимо мыслить, как строить по­знание, чтобы верно объяснить окружающую нас дей­ствительность, имеет первостепенное значение для сознательной деятельности человеческого мышления.

Для того чтобы возникла логика как наука о мыш­лении, необходим был определенный уровень человеческого мышления, нужен был значительный опыт позна­ния природы. С первых своих шагов логика разрабаты­валась на основе этого опыта как обобщение процесса мышления и познания различных областей реального мира. Без этого опыта познания невозможна логика как, учение о законах и формах мышления. В этом смысле логика есть итог и обобщение развития по­знания.

В то же время древнее происхождение логики сви­детельствует о том, что само познание природы кон­кретными науками находится в тесной зависимости от понимания того, что такое познание, мышление, какова структура мысли, каковы ее составные элементы, прин­ципы и правила соединения, связи этих элементов мысли, законы движения мысли и т. д. Сократ называл искусство мышления повивальным искусством, а про­цесс рождения знаний уподоблял мукам родов. Этим Он правильно подчёркивал сложность процесса мышления, необходимость его изучения, для того чтобы облегчить рождение мыслей. Логика и возникла как наука, исследующая мышление и его законы с целью помочь человеческому разуму познавать силы природы ради их подчинения интересам людей.

Как ни отличаются науки друг от друга, какими бы специфическими областями они ни занимались, все они имеют нечто общее. Этим общим является то, что все науки суть познание. Изучаем ли мы явления неоргани­ческой или органической природы, крупные небесные тела или мельчайшие частицы материи, жизнь расте­ний и животных или жизнь человеческого общества — всегда изучение, исследование протекает в каких-то общих для всякого познания формах, и подчинено каким-то общим законам, нарушать которые нельзя. Даже рассуждения о вещах, с которыми мы повседневно сталкиваемся, невозможны вне соблюдения общих для всякого мышления элементарных правил и принципов, согласно которым оно строится. Когда я хочу что-либо сказать о данной вещи, то я это делаю в определенной логической форме. Например, говоря: «Эта вещь есть чернильница», мы высказываем мысль, состоящую из определенных элементов, которые связаны между со­бой определенной структурой. В логике эта форма мысли называется суждением. Все, что мы ни говорим о вещах, явлениях или событиях, мы выражаем при помощи суждений.

Если суждения состоят из простых элементов мысли, то более сложные высказывания составляются из ряда суждения. Между суждениями имеются определенные отношения, вне учета которых нельзя правильно строить свои высказывания, делать верные выводы, прихо­дить к правильному заключению. Когда я рассуждаю: «А больше В, В больше С, следовательно, А больше С», то я пользуюсь опять-таки определенной логической формой мышления, называемой умозаключением. В дан­ном умозаключении существуют определенные отноше­ния между несколькими суждениями. Вывод, который я делаю из первых двух суждений; «следовательно, А больше С», — не произволен, а закономерен, обязате­лен. Закономерность моего вывода, его принудитель­ность имеет твердые основания, что придает логике всеобщее для всякого познания значение. Но основания эти вовсе не те, на которые указывает современная неопозитивистская логика, заявляющая, что существует лишь одна логическая необходимость, что она опреде­ляется структурой самих предложений, слов, знаков и не имеет никакого отношения к действительности.

Таким образом, любая мысль, процесс всякого мыш­ления осуществляется в определенных логических фор­мах, по определенным законам. В каждой отдельной науке процесс мышления, познания имеет свои особен­ности, свои способы, которые могут считаться «особен­ными», конкретными способами отображения мыслью явлений. Логика есть наука о всеобщем способе мыш­ления и познания, в котором, как правильно указывал Гегель; «все особенные способы сняты и завернуты»(22).

Один из современных представителей так называе­мой логики отношений Ш. Серрюс пишет о сущности логической науки: «Самое большое, что может сделать логик, — это кодифицировать процессы, спонтанно ис­пользованные учеными и открытые ими»(23).

В этих словах верно то, что логика исследует про­цессы познания в том виде, как они реализуются в кон­кретных науках, и делает из этого выводы, касающие­ся познания вообще. Но если бы логика ограничивалась этой задачей, то она была бы лишь описанием форм мышления, и ее значение как логического фундамента наук и научного познания было бы чрезвычайно огра­ниченным. В таком подходе к логике как науке выражено непонимание того, что через анализ форм мышле­ния логика имеет дело с общими закономерностями объективной действительности, закономерностями са­мих вещей и явлений и лишь постольку ее принципы и законы имеют всеобщее значение для научного позна­ния.

Конечно, логика исследует мыслительные процессы, которые непосредственно не относятся к самим вещам и их свойствам. Например, она исследует процесс дви­жения мысли от явления к сущности, от внешнего к внутреннему или процесс движения от относительных истин к абсолютной истине и т. д. (в данном случае имеются в виду проблемы диалектической логики). Но и эти «чисто» мыслительные процессы можно понять лишь в неразрывной связи с задачей отражения реаль­ного мира. Объективная действительность существую­щая независимо от сознания, и в этом случае состав­ляет основу логики, логического движения мысли.

Почему так важно выяснить эту сторону или, вер­нее сказать, суть логики? Потому что, только поняв истинное взаимоотношение между логическими форма­ми и законами мышления, с одной стороны, и объек­тивными законами реального мира — с другой, только поняв, что первые есть отражение и выражение вторых, можно в полной мере выяснить сущность и значение логики как науки. Вся мистификация логики, предпри­нятая современными идеалистами (продолжающими мистификацию ее старой идеалистической философией), принижение ее истинной роли, сведение к «логическому анализу» языка науки проистекают именно из извра­щенного представления этого коренного, главного во­проса логической науки.

В марксистской литературе этот вопрос достаточно исследован, и нет нужды на нем подробно останавли­ваться. Для современного материалиста (это понимали, хотя и в ограниченной, метафизически-созерцательной форме, и старые, домарксовские материалисты) ясно, что логические формы, категории, законы мышления представляют собой отражение реального мира, а не произвольно создаваемые человеческим умом пособия, позволяющие упорядочивать действительность. В. И. Ле­нин со всей определенностью выразил эту природу логических форм: «Объективизм: категории мышления не пособие человека, а выражение закономерности природы и человека...»(24)

Признание того, что логика мышления есть отражение объективной логики природы, кладет вoдopaздeл между научной и антинаучной, идеалистической логикой. Для последней логика, как и познание вообще служит разделению реального, объективного мира и мышления человека. Формы мышления для нее — это субъективный мир, в котором нет ни грана объективного содержания, почерпнутого из реального мира. Из такого представления о сути познания, форм мышления идеалисты даже - пытаются вывести положение о суще­ствовании «высшего» типа мышления, даже целого мировоззрения. К сожалению такого рода заблуждения разделяют и некоторые крупные ученые, вносящие большой вклад в развитие конкретных наук.

Одну из таких попыток сделал В. Гейзенберг в книге «Картина природы с точки зрения современной физики»(25). В этой книге он выделяет тип мышления, свой­ственный якобы «западному миру» в отличие от типа: мышления «восточного мира». Отличие это состоит в том, что первый-де ставит духовное выше материаль­ного и истоком духовного считает не материальное, а нечто другое, что именно — неизвестно. Прародителями указанного «западного» образа мышления он считает античных философов-просветителей.

Когда для доказательства этого Гейзенберг ссы­лается на Платона, это еще можно понять, ибо Платон был идеалистом. Но когда в качестве сторонников та­кого «образа мышления» он называет Левкиппа, Демо­крита и античных мыслителей вообще, то это не что иное, как вольное или невольное искажение фактов. Утверждать, подобно Гейзенбергу, что Демокрит пред­ставлял себе атомы вроде букв для обозначения явле­ний (очевидно, в кантовском смысле), но не объектив­ного мира, — значит выдавать желаемое за сущее.

Для многих, если не для большинства, античных мы­слителей понимание познания, природы логических форм мышления как отражения реального мира было само собой разумеющимся. Это очень важно отметить, так как в античной философии, как и в древней фило­софии вообще» находятся истоки, начало развития ло­гической науки. Конечно, в античной философии были Сократ и Платон, были Демокрит и Гераклит, т. е. уже здесь шла борьба двух основных враждебных направ­лений в философии. Тогда как Платон трактовал по­знание идеалистически, считая тело могилой души, Левкипп и Демокрит, по свидетельству Аристотеля, «напротив, в своем изучении вселенной следовали наи­лучшему методу: исходить лишь из того, что имеется налицо в самой природе, [такой], как она есть [в дей­ствительности]»(26). Едва ли тут есть что-нибудь от того «западного» об­раза мышления, о котором говорит В. Гейзенберг и которому он сам не следует в своих специальных работах по физике.

Слова Аристотеля о «наилучшем методе» Демокрита дают оценку и его собственных взглядов, на этот вопрос. Основоположник логической науки исследовал формы и законы мышления как отражение реальных объективных отношений самих вещей.

Для доказательства того, что категории мышления, понятия, суждения, умозаключения он понимал мате­риалистически, можно привести его собственные выска­зывания. «Понятие, — пишет он, — ни в коем случае не является причиною существования вещи, но вещь пред­ставляется некоторым образом причиной истинности [соответственного] понятия...»(27) При этом категории, которых он насчитывал десять, он считал как «родами высказываний», так и основными родами бытия. О су­ждениях он говорил, что «прав тот, кто считает разде­ленное (т. е. в объективной действительности разделен­ное.—М. Р.) — разделенным и соединенное — соеди­ненным, а в заблуждении — тот, мнение которого противоположно действительным обстоятельствам»(28).

Современная идеалистическая логика ведет атаку против логики Аристотеля, против ее материалистиче­ского, «субстанционального» содержания. Например, упоминавшийся выше Ш. Серрюс критикует логику Аристотеля за ее «онтологический» и «метафизический» характер. Он правильно указывает, что, по Аристотелю, «формы познания должны быть точными представле­ниями объективных форм», что он всегда ставит «про­блему адекватности», т. е. соответствия форм мышления формам реальности, бытия. Серрюс сокрушается по по­воду того, что у Аристотеля логика «погружена в онто­логию как в присущую ей среду; она питается от нее, но сама не создает ее»(29). Он даже называет ее «мате­риальной логикой» и решительно отвергает ее «субстанционалистическнй» характер, так как полагает, что невозможно называть одну вещь субъектом, другую атрибутом.

Очень любопытна общая оценка аристотелевской логики, данная Серрюсом: «Логические операции (по Аристотелю. — М. Р.) определяют, таким образом, методы, которые дают уму возможность ориентировки в онтологическом порядке»(30), т. е. в реальной действитель­ности. Конечно, автор этих строк не согласен с таким пониманием сущности логики, но нельзя не признать, что он дал глубокое определение того, чем в действи­тельности является логика и с чем, естественно, не мо­гут согласиться идеалисты.

В самом деле, что такое «онтологическая» логика в материалистическом смысле этого слова? Это такая ло­гика» которая рассматривает мышление как отражение объективного мира, независимого от какого бы то ни было субъективного или абсолютного (в гегелевском смысле этого слова) сознания, и которая истинность мышления видит в адекватности форм познания и бы­тия. В свое время это образно выразил Бэкон словами о том, что ответы на вопросы, выдвигаемые наукой, нужно искать «не в кельях человеческого ума», а в са­мой природе. Стремление же «деонтологизировать» ло­гику, т. е. оторвать ее от объективного содержания, от­раженного в ней, есть идеалистически извращенное понимание логики, возводящее стену между формами, законами мышления и объективным миром. Такое тол­кование ее усматривает истинность мышления не в адекватности форм познания и бытия, а в соответствии мыслей, предложений, знаков друг другу независимо от объективного мира.

Все развитие идеалистической логики и теории по­знания, начиная с Беркли и Юма и продолженное Кан­том, позитивистами XIX в., затем в новейшее время всякого рода неопозитивистами, шло под знаком «деонтологизации» логики. Из этого ряда идеалистической логики нужно исключить Гегеля, у которого дело об­стоит сложнее, о чем еще будет речь впереди.

Марксизм обосновал и доказал онтологический (в материалистическом понимании этого слова) характер логики. Продолжая лучшие традиции аристотелевской логики, логики Бэкона и других материалистов XVII в., логических и гносеологических учений материалистов XVIII и XIX вв., марксизм пошел дальше. Он доказал решающую роль практики, практической деятельности человечества в возникновении логических форм мышле­ния. Последние отражают объективный мир, реальные свойства и связи вещей и явлений, но это отражение отливается в определенные формы и законы лишь в процессе практической деятельности людей, преобра­зующих природу. Если природа была для человека первым «учебником логики», то практика была его пер­вым логическим «самоучителем».

Вот почему марксизм высоко оценивает положение Гегеля, в идеалистической форме выразившего очень глубокую мысль о том, что сами вещи суть умозаклю­чения.

«Все вещи, — писал он, — суть умозаключение, неко­торое всеобщее, сомкнутое через особенность с единич­ностью...»(31) Как идеалист, Гегель считал вещь ино­бытием понятия, он стоял на позициях тождества бытия и мышления. Поэтому для него реальные отношения вещей и мыслительное умозаключение собственно одно и то же. Все есть понятие, с точки зрения Гегеля, и вследствие этого приведенное выше положение он трак­тует таким образом, что всеобщая природа понятия придает себе внешнюю реальность через особенность, а последняя смыкается с единичностью, с единичной вещью. Или, наоборот, действительное как единичное через особенное поднимается до всеобщего, т:е. до по­нятия, и таким образом реализует свое тождество с по­нятием.

Но в этом мистическом понимании умозаключения как порождения в процессе движения понятия самих, вещей содержится верная мысль о том, что сами вещи это как бы объективное «умозаключение», т.е., что связям вещей присуща независимая от сознания чело­века реальная логика, которая порождает субъективную логику, в частности умозаключение уже без кавычек.

Действительно, когда мы делаем какое-нибудь умо­заключение, например, когда мы из посылок «все ме­таллы электропроводны» и «медь — металл» делаем заключение — «медь электропроводна», то мы этим вос­производим реальное «умозаключение» вещей, т. е. ре­альную связь между общим, особенным и единичным. Общее свойство—электропроводность— реально при­суще самим металлам, так же как реально существует «особенная» разновидность металла — медь и его не менее реальное свойство — электропроводность. Эта связь между общим, особенным и единичным в са­мих вещах и находит свое отражение в логической форме умозаключения, источник ее — сама действи­тельность.

Маркс в трудах «К критике политической экономии» и «Капитал» говорил о связи и отношениях производ­ства, распределения, обмена и потребления, а также о связи денег и товара (Д —Т— Д) как, о силлогизме. Конечно, Маркс употреблял это понятие в условном смысле, ибо силлогизм «есть форма мышления, но он указывал, что формы мышления лишь постольку зна­чимы, поскольку они отражают реальные связи вещей, именно последние служат объективной основой того принудительного характера, которым обладают логиче­ские законы и формы мышления.

Если мы воспринимаем логические законы как некие аксиомы, то это объясняется не тем, что они априорны, свойственны извечно самому разуму. Это объясняется также не тем, что люди условились, заключили своего рода конвенцию о законах и правилах мышления. Их общезначимость, заставляющая нас считаться с ними, объясняется тем, что они суть верные отражения при­роды, связей и отношений реальных вещей и явлений.

Практика людей, имеющая дело с этими реальными связями и отношениями вещей, запечатлевается в со­знании в форме определенных логических законов и форм мышления. Это и имеет в виду В. И. Ленин, ко­гда замечает: «...Практика человека, миллиарды раз по­вторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, ак­сиоматический характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения»(32).

Здесь мы сталкиваемся с вопросом об органической связи между «метафизикой», как иронически называют позитивисты общее философское учение об объективном мире и его законах, и учением о познании, логикой. Эту связь, как было сказано, неопозитивистские логики вся­чески дискредитируют. Стремление современных пози­тивистов ликвидировать философию нисколько не может поколебать ее существование; более того, их атаки про­тив философии служат лишь новым аргументом в поль­зу необходимости общего философского учения о сущ­ности мира и его законов. Ибо когда, например, Ф. Франк пытается доказать, что научную теорию, ска­жем, теорию относительности или квантовую механику, можно истолковав в духе любой философии — матери­ализма или спиритуализма, что все попытки поддержать материалистическою или идеалистическую систему в от­ношении науки XX в. якобы потерпели провал, то фальшь этого рассуждения сразу же бросается в глаза. Науке и человеческой практике, основывающейся на научных знаниях, совсем не безразлично, что представ­ляют собой атомы, электроны, пространство, время и прочие объекты, исследованием которых занимается наука. Являются ли они плодом произвольной конструк­ции ума или они в действительности существуют неза­висимо от того, каким способом описания или на каком языке мы выражаем их. А ответ на этот вопрос дает и может дать только философия, так как она об­общает данные всех наук и делает свои выводы из ана­лиза этих данных, из анализа всей человеческой практики, на что не способна никакая другая наука. Вот почему любая наука жизненно нуждается в связи с философией, конечно, научной, материалистической философией, составляющей общий теоретический фун­дамент познания.

Особенно необходима эта связь с философией ло­гике, т. е. учению о познании. Нельзя ни шагу сделать в науке о познании, о мышлении и его законах, не ис­ходя из определенного решения вопросов о том, что такое познание, познанием чего оно является, каково содержание мышления, что представляет собой содер­жание логических форм, как соотносятся законы мыш­ления, дознания с законами природы и т.п. Все эти вопросы решает философия и логика как часть фило­софии. Большинство философов прошлого не обходило этих вопросов, а давало на них свои ответы. Одни ре­шали эти вопросы идеалистически, другие материалистически. Многовековая борьба двух основных направ­лений закончилась победой материалистической фило­софии, подтвержденной всем развитием научных знаний, всей практикой человечества.

Сущность материалистического решения указанных исходных вопросов логики может быть сформулирована в нескольких положениях: 1) мышление есть отраже­ние объективно, независимо от сознания существующего мира, и свое содержание оно черпает из этого мира, пе­рерабатывая его в идеальные, мыслительные формы; 2) логические формы - понятия, суждения, умозаклю­чения и, т. п. — представляют собой формы отражения и воспроизведения в человеческом мышлении объектив­ных связей вещей, и вне этих последних они не могут быть поняты; 3) учение о познании вследствие самой природы мышления может быть научно обоснованным лишь при условии исследования процесса познания и его форм в неразрывной связи с объективной логикой самого реального мира.

Из этих коренных положений о природе логики можно и должно выводить и. истинное понятие о ее сущности и задачах. Великая роль логики состоит в том, что, будучи отражением объективных связей и от­ношений вещей, она дает метод мышления, познания, тот самый метод, который позволяет человеческому уму ориентироваться в реальной действительности. Идеали­сты хотят разрушить мост, соединяющий логику и, употребляя понятие старой философии, онтологию — учение о бытии. Но этот мост неразрушим. Сила логики лишь в этом соединении с бытием, с реальным миром.

Поэтому нельзя согласиться с постановкой вопроса о том, что такое логика: «Логика проверки» научных положений, или «логика открытий» в науке. Неправиль­но усматривать задачу логики только в проверке науч­ных положений и истин, хотя она и выполняет ее. Мы непомерно ограничили и сузили бы- роль даже формаль­ной логики, не говоря уже о диалектической, если бы видели в этом ее главную задачу. Марксистское пони­мание роли в задач логики глубоко выразил Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге». Отвергая антинаучное представле­ние о логике, имевшееся у Дюринга, Энгельс писал; «О полном непонимании природы диалектики свиде­тельствует уже тот факт, что г. Дюринг считает ее каким-то инструментом простого доказывания(33), подобно при ограниченном понимании можно было бы подобным инструментом формальную логику элементарную математику. Даже формальная ло­гика представляет прежде всего метод для отыскания новых результатов, для перехода от известного к неиз­вестному; то же самое, только в гораздо более высоком смысле, представляет собой диалектика, которая к то­му же, прорывая узкий горизонт формальной логики, содержит в себе зародыш более широкого мировоззре­ния» (34).

Таким образом, даже формальную логику, которая не исследует, как будет видно дальше, процесс познания с точки зрения движения мысли от явления к сущ­ности, с точки зрения истории мышления, марксизм отказывается понимать так ограниченно. И действи­тельно, учение формальной логики позволяет отыски­вать новые результаты, новые истины, т. е. она выпол­няет роль метода познания. Что же говорить о диалек­тической логике, которая представляет логику в более высоком смысле! Когда решается этот общий вопрос, касающийся самого фундамента логики, то, на наш взгляд, неправомерно, как это нередко делается, про­тивопоставлять формальную и диалектическую логику, утверждать, что законы первой применимы только к мышлению, а законы второй — также и к действи­тельности.

Несомненно, между логикой формальной и диалек­тической существует огромное различие даже тогда, ко­гда мы подчеркиваем некоторые общие принципиаль­ные черты логики как науки о мышлении. Это различие состоит в степени, отвлечения форм мышления от со­держания и др., о чем речь будет идти в дальнейшем изложении. Но оно отнюдь не в том, будто сфера при­менения одной логики — мышление, другой — действи­тельность или будто у одной формы и законы мышле­ния не совпадают с явлениями объективного мира, а у другой совпадают. Когда мы пытаемся с марксист­ских позиций выяснить сущность и значение логики, то независимо от того, о какой логике идет речь, незави­симо от глубокого различия логических ступеней мыш­ления необходимо подчеркивать единство форм и зако­нов мышления с объективной действительностью. Толь­ко в силу этого единства логика может выполнять и выполняет высокую миссию учения о познании.

Логика как наука есть учение о мышлении и его законах. Мышление и его формы, законы — специфиче­ский предмет логики. Именно этим своим предметом она отличается от других наук. Подчеркивая, что логические формы должны изучаться в тесной связи с объективными связями и отношениями вещей, отра­жением которых они так или иначе являются, мы этим вовсе не хотим утверждать, что логика имеет своей сфе­рой не мышление, а реальный, объективный мир. Но дело в том, что мышление, познание имеет своим со­держанием этот реальный мир и вне его невозможно познать ни природу мышления, ни законы его функцио­нирования. Для всякого материалиста не подлежит сомнению указание Маркса о том, что «логическое мыш­ление, это— действительный человек, и логически осоз­нанный мир как таковой —действительный мир...»(35)

Мир логики — это осознанный мышлением в идеальных формах действительный, реальный мир; в этом положе­нии существо логики.

Когда мы оперируем формами и законами мышле­ния, не обращаясь каждый раз к «логике действитель­ности», то мы поступаем так не потому, что последняя исключается из предмета науки логики, а по той при­чине, что они сверены уже миллиарды раз практикой как формы отражения и познания действительности. Но всякий раз, когда мы хотим проверить истинность своих логических рассуждений, нет более испытанного сред­ства, чем сверить их с объективной логикой вещей. Ибо «субъективная» логика есть мыслительная форма «объективной» логики. Мыслительные формы — это ду­ховные слепки с объективной логики, но переработан­ные, преобразованные мышлением. Эти, формы имеют субъективную и объективную стороны, и первая не мо­жет изучаться вне связи с другой.

В. И. Ленин, стремясь подчеркнуть этот факт, дает следующее определение логики, которое является исход­ным для правильного понимания ее предмета: «Логика есть учение не о внешних формах мышления, а о зако­нах развития «всех материальных, природных и духов­ных вещей», т. е. развития всего конкретного содержа­ния мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод исто­рии познания мира»(36).

Давая такое определение, В. И. Ленин имел в виду диалектическую логику, и было бы ошибочно распростра­нять его на формальную логику. Но мысль, о том, что предмет логического учения - логика мышления нахо­дится в единстве с логикой вещей, безусловно относит­ся ко всякой логике.

Таким образом, существует коренное различие между научным, марксистским пониманием сущности и роли логики в познании и тем, как понимают логику и ее задачи современные идеалисты. Сводя задачи логики к выяснению предложений науки, к «логическому ана­лизу» предложений, слов и т. п., неопозитивисты ли­шают ее главной функции — назначения ее как учения о познании, о законах познания, о способах исследова­ния, позволяющих науке проникать глубже в объективный мир, открывать все новые его стороны и законы. Тем самым современный идеализм порывает с прогрес­сивными традициями исторического развития логиче­ской науки, заключающимися в том, что она создавалась и развивалась как учение о способах, методах мышле­ния, отражения действительности. Аристотель обосно­вывал свое логическое учение как учение о методе по­знания мира. Бэкон развивал свою индуктивную логику как метод «истолкования природы». Декарт свою ло­гику изложил в книге под названием «Рассуждение о методе», где он стремился создать способ нахождения истины, с помощью которого люди могли бы «сделаться хозяевами и господами природы»(37). Гегелевская «Наука логики», как известно, представляет собой учение о ме­тоде, в котором, хотя и в идеалистически извращенной форме, исследовалась способность человеческого разума мыслить о явлениях соответственно их диалектической природе.

Марксистская философия продолжила эту наиболее ценную традицию в историческом развитии логики, подведя под нее прочные научные основы. В «Старом пре­дисловии к «Анти-Дюрингу». — О диалектике» Энгельс говорит, что диалектика является наиболее важной формой мышления для современного естествознания, он показывает, почему, эта форма мышления выполняет роль метода познания мира. Это, по его словам, объяс­няется тем, что «только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития»(38).

Это — прекрасное объяснение сущности и задач ло­гики, логической науки; поскольку логические формы и законы мышления есть отражение действительности, по­стольку логика — метод исследования реального мира, метод истинного мышления о нем. Так связаны между собой две стороны вопроса: 1) вопрос о сущности мыс­лительных форм, исследуемых логикой, и 2) вытекающее из этого понимание цели и назначения логики как науки.

Логика — наука об историческом развитии мышления. Формальная логика, ее место и роль в познании

Мы пытались изложить некоторые общие положе­ния, касающиеся логики как науки, независимо от сту­пеней, которые она проходит в своем развитии, выразить ее сущность как учения о познании. Логика, подобно любой другой науке, поднимается в процессе историче­ского развития общества и человеческих знаний с одних ступеней на другие, с низших на высшие. Марксизм от­верг претензии различных логических учений на вечную истину. Он рассматривает теоретическое мышление как продукт исторического развития, следовательно, каждая историческая ступень, мышления неизбежно принимает свое определенное содержание и форму. Поэтому, как говорил Энгельс, «наука о мышлении, как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об исто­рическом развитии человеческого мышления»(39).

Стало быть, логика есть наука об историческом раз­витии человеческого мышления. Это положение дает единственно правильный подход к логике, к пониманию того, какое место занимают и какую роль играют те или иные логические учения. Развитие науки с необхо­димостью навязывает это понимание всякому, кто объ­ективно пытается разобраться в положении дел. Исто­рический ход развития человеческих знаний разрушает представления о той или другой теории как раз навсе­гда данной, застывшей, не способной к развитию. Эвк­лидова геометрия, казалось, есть та «вечная истина», покой которой ничто не может нарушить. Так это и было в течение двух тысячелетий. Но затем Лобачев­ский и Эйнштейн доказали ограниченность этой гео­метрии, очертили ее пределы, границы, за которыми она уже недействительна. То же случилось с ньютоно­вой механикой, оказавшейся не «вечной истиной», а лишь предельным случаем более широкой и глубже объясняющей законы физического движения науки — квантовой механики. Но и эта последняя на наших гла­зах претерпевает беспрерывные изменения, двигаясь ко все более и более глубокому охвату действитель­ности.

Логика не исключение из этого закона развития по­знания; «теория законов мышления,— пишет Энгельс,— не есть вовсе какая-то раз навсегда установленная «вечная истина», как это связывает со словом «логика» филистерская мысль»(40). И дело не только в том, что, например, формальная логика была в течение веков и остается до сих пор ареной борьбы различных взглядов и течений. Она оказалась столь же мало неизменным и «вечным» учением, как и другие науки. Математическая логика имеет огромное значение для дальнейшего раз­вития формальной логики. Можно оспаривать или не оспаривать положение некоторых логиков о том, что старая, формальная логика ныне есть лишь частный случай новой, математической, или символической, ло­гики, но невозможно отрицать значение последней для развития формальной логики.

Поэтому к логике следует подходить исторически, как к развивающейся науке, и только при этом условии можно понять возможности и границы каждой истори­чески обусловленной формы логического учения. Это позволит правильно подойти и к затянувшимся среди марксистов спорам о соотношении формальной и диа­лектической логики, установить роль каждой из них.

Как уже было сказано, логика тесно связана с раз­витием человеческих знаний, с представлениями науки об объективном мире. Поэтому она не может не соот­ветствовать достигнутому в каждую крупную историче­скую эпоху уровню знаний. Ее развитие необходимо отражает общий исторический ход научных знаний.

Не случаен, например, тот факт, что диалектическая логика возникла после формальной логики, на рубеже XVIII—XIX вв. Правда, элементы диалектического под­хода к действительности, а следовательно, и диалекти­ческой логики были уже в древней философии. Но они не получили и не могли получить дальнейшего развития. Они были забыты в течение многих веков, в то время как формальная логика, разработанная также в древ­ности, приобрела широчайшую известность и служила основой, фундаментом логической науки на протяжении ряда столетий. Когда мы говорим о том, что диалектическая логика исторически возникла после формаль­ной логики, то мы имеем в виду современную диалекти­ческую логику, основанную на обобщении огромного опыта развития научных знаний и многовековой исто­рической практики человечества. Такое развитие логики можно объяснить, лишь исходя из исторических потреб­ностей современной науки и практики.

В рабовладельческом обществе потребности социаль­ной жизни, общения между людьми, а также научного познания выдвигали задачу разработки прежде всего принципов правильного, последовательного мышления, приемов доказательства, аргументирования, т. е. тех вопросов, которыми занимается формальная логика. Конечно, люди правильно мыслили и до появления ло­гики, но со временем, по мере расширения научных ис­следований, активизации общественной жизни (например, необходимости совершенствования искусства спо­ров, дискуссий в период афинской демократии), уже нельзя было ограничиваться «стихийной» логикой, нужно было специально исследовать правила и приемы правильного мышления, доказательств, образования по­нятий, суждений, выведения из одних суждений других и т. п.

Как известно, наибольшая заслуга в осуществлении этой задачи принадлежит Аристотелю, давшему уди­вительно стройное и тонко разработанное учение о фор­мах и законах мышления. Гегель справедливо отмечал, что эта заслуга Аристотеля бессмертна. «Одно лишь рассмотрение этих форм, как познание разнообразных форм и оборотов этой деятельности, — писал Гегель,— уже достаточно важно и интересно. Ибо сколь бы су­хим и бессодержательным нам ни казалось перечисле­ние различных видов суждений и умозаключений... все же мы не можем в противоположность этому выдвинуть какую-нибудь другую науку. Если считается достойным стремлением познать бесчисленное множество живот­ных, познать сто шестьдесят семь видов кукушек, из ко­торых у одного иначе, чем у другого, образуется хохол на голове; если считается важным познать еще новый жалкий вид семейства жалкого рода лишая, который не лучше струпа, или если признается важным в уче­ных произведениях по энтомологии открытие нового ви­да какого-нибудь насекомого, гадов, клопов и т. д., то нужно сказать, что важнее познакомиться с разнооб­разными видами движения мысли, чем с этими насеко­мыми»(41). Марксизм также высоко оценивает работу, проде­ланную Аристотелем в этой области. Указывая, что «исследование форм мышления, логических категорий, очень благодарная и необходимая задача», Энгельс от­метил, что Аристотель был первым, кто взялся за систе­матическое разрешение этой задачи(42).

Далее, безусловный закон познания, подтвержден­ный всей историей научного познания в целом и каждой науки в отдельности, состоит в том, что человеческие знания развиваются от исследования внешних простей­ших связей и отношений к открытию и изучению внут­ренних существенных связей и отношений вещей и про­цессов. Другой аспект этого принципа состоит в том, что познание движется от представления о вещах как тож­дественных и равных самим себе к представлению о них как о развивающихся и изменяющихся, содержащих в себе внутренние противоречия. Логика как историче­ски развивающаяся наука не может быть исключением из этого правила. Движение от логики формальной к логике диалектической было исторически необходи­мым проявлением действия этого закона развития по­знания. Образно говоря, прежде чем познание сумело расплавить вещи, воспринимаемые как неподвижные, в текучей стихии, увидеть и схватить их в движении и изменении, оно должно было понять их первоначально как тождественные, неразвивающиеся. Гегель называл такой подход рассудочным. Отличи­тельная черта рассудка, по его мнению, в том, что он разделяет соединенное, находящееся в связи и взаимо­действии, придает «жесткость бытия» тому, что в дей­ствительности находится в состоянии перехода из од­ного качества в другое. Рассудок разделяет противо­положности, но не видит их связи и взаимопроникнове­ния, перехода друг в друга. Разум в отличие от рассудка разрушает якобы неприступные границы между веща­ми, явлениями, между противоположностями, растворяя эти границы в вечном движении и изменении, в перехо­дах от одного к другому.

Различая в указанном смысле две отличные друг от друга способности человеческого мышления, мы дол­жны видеть их связь и единство; без деятельности рас­судка невозможна и высшая ступень разумного, диа­лектического познания. Исторически дело обстояло так, что первая ступень предшествовала второй. Каждая наука прошла ступень, так сказать, «рассудочного» подхода к действительности, подготовляя тем самым высшую ступень, т. е. диалектическое обобщение явле­ний, рассматриваемых в процессе развития и изменения.

В течение длительного исторического периода, выс­шей точкой которого были XVII я XVIII вв., наука, на­учный подход к явлениям природы характеризовались тем» что Гегель назвал «рассудочным» способом мыш­ления. Следует сказать, что в этом не было никакой «вины» рассудка, а в историческом плане не было и «бессилия разума», ибо подняться выше человеческое мышление в то время не могло. Для этого отсутство­вали объективные условия и предпосылки. Да мышле­ние и не должно было в то время идти дальше, оно вы­полняло ту исторически закономерную роль, которая заложила основы для дальнейшего развития науки в XIX в. и позже.

Возникает вопрос: могла ли логика того времени, наука логики, связанная тесными узами с уровнем науч­ных знаний, с наличным мыслительным материалом и способами познания, не отражать как существующего положения в науке, так и исторических потребностей ее развития? Конечно, она должна была отразить это по­ложение. Именно этими историческими обстоятель­ствами объясняется то, что формальная логика воз­никла как логика, оперирующая неподвижными катего­риями, и в этом состоит ее главная и существенная особенность.

В «Диалектике природы» Энгельс, говоря о мышле­нии «неподвижными категориями» и мышлении «теку­чими категориями», показывая, что новейшее естество­знание прорывает узкие рамки первого способа мышле­ния и что только диалектика «становится абсолютной необходимостью для естествознания», указывает далее, что естествознание покидает «ту область, где достаточны были неподвижные категории, представляющие собою как бы низшую математику логики...»(43) Не подлежит сомнению, что под «низшей матема­тикой» логики Энгельс имеет в виду логику формаль­ную. Заметим, что при всем том Энгельс далек от мне­ния, будто из сказанного нужно сделать заключение, что формальная логика есть простой пережиток прош­лого. Напротив, говоря, что и в философии, подобно естествознанию, одни теории вытесняют другие, он за­являет, что на этом основании, однако, «никто не станет заключать, что, например, формальная логика — бес­смыслица»(44), что она отжила свой век.

Достаточно беглого анализа законов мышления фор­мальной логики, чтобы понять, что они имеют дело с неподвижными категориями. Рассмотрим первый из этих законов — закон тождества. Этот закон говорит о том, что мысль о каком-либо предмете должна быть то­ждественной самой себе, он выражается в формуле А = А; например, растение есть растение» и т. п. Этот закон имеет важное значение для правильного, последо­вательного мышления, для определенности наших су­ждений. Если вы рассуждаете о кафедре, то нужно все время иметь в виду именно ее, а не какой-либо другой предмет. Стоит заменить в процессе высказываний предмет мысли (в данном случае кафедру) другим пред­метом, чтобы сбиться с правильного пути, допустить логическую ошибку.

Совершенно ясно, что закон тождества оперирует понятиями, суждениями, отражающими вещи как устой­чивые, постоянные, отвлекаясь от их развития и изме­нения. Это, выражаясь языком диалектики, «абстракт­ное тождество», т. е. подход, отвлекающийся от измен­чивости предметов, берущий их, по крайней мере в пределах какого-то промежутка времени, как равные самим себе. Конечно, формальная логика не отрицает того, что предмет может измениться, перестать быть данным предметом. Но пока он данный предмет, она строит мысль о нем как о тождественном, вне его раз­вития. Такой подход, признание абстрактного тождества годится лишь там, по выражению Энгельса, «где мы имеем дело с небольшими масштабами или с корот­кими промежутками времени; границы, в рамках кото­рых оно пригодно, различны почти для каждого случая и обусловливаются природой объекта»(45).

Рассмотрим теперь формально-логический закон противоречия, который запрещает логические противо­речия в нашем мышлении. Суть этого закона состоит в том, что нельзя приписывать одному и тому же пред­мету, взятому в одно и то же время и в одном и том же отношении, два отрицающих друг друга признака. Два суждения, из которых в одном утверждается нечто о предмете, а в другом отрицается это же самое о нем, не могут быть одновременно истинными. Этот закон вы­ражается в формуле: А не может быть не-А. Закон противоречия выражает тот же принцип абстрактного тождества, что и предыдущий закон, но лишь в отрица­тельной форме: если А есть А, то А не может быть од­новременно и А и не-А.

На этом законе и его соотношении с диалектическим законом единства и борьбы противоположностей мы специально остановимся, в одной из следующих глав. Сейчас же сделаем лишь следующие замечания. Фор­мально-логический закон противоречия, как и закон то­ждества, очень важен для правильности, последователь­ности нашего мышления, наших суждений о предметах. Если я утверждаю: «Днепр — большая река», то я не могу одновременно высказывать суждение: «Днепр — небольшая река». Высказывание двух подобных проти­воречащих суждений об одной и той же вещи ничего, кроме путаницы, не дает. Если я хочу, чтобы меня по­нимали, то я должен соблюдать закон противоречия.

Закон этот требует от нас в строгом принудительном порядке выводить одни суждения из других, делать определенные выводы из посылок. Когда мы утвер­ждаем, что все металлы электропроводны, то из этого мы обязательно должны сделать вывод, что данный конкретный металл, например медь, также электропроводен. Если же мы выскажем суждение о том, что медь не проводит электричества, мы вступим в противоречие с другим нашим суждением — суждением о том, что все металлы имеют данное свойство. Между тем закон противоречия гласит, что два таких суждения, утвер­ждающих и отрицающих одно и то же о данном предмете нашей мысли, не могут быть одновременно истинны.

Такое же важное значение для правильности и логичности мышления имеет и закон исключенного третьего. Этот закон говорит о том, что из двух суждений, из которых одно что-нибудь утверждает, а другое это же отрицает, истинным может быть либо одно, либо другое, третьего не дано. Он выражается в формуле: А есть или А или не-А. Оба эти закона формальной логики, как и закон тождества, оперируют неподвижными категориями. Каждый из них берет объекты мысли как тождественные самим себе, лишенные внутренних различий. Тождество и различие, противоположные свойства и качества разделены здесь. Предмет, о котором мы высказываем свое суждение, либо обладает данным свойством, либо не обладает, либо существует, либо не существует, есть или не есть. Иначе говоря, все законы формальной логики покоятся как на своем фундаменте на принципе абстрактного тождества, который, собственно, есть душа, основа этой логики.

Достаточно рассмотрения этих законов формальной логики, чтобы убедиться в том, что она рассматривает явления в состоянии покоя, относительного постоянства, устойчивости вещей, отвлекается от их развития и изменения. Все остальные стороны и элементы формальной логики зиждутся на этих законах (а также на законе достаточного основания, смысл которого состоит в том, что все наши суждения и умозаключения долж­ны исходить из доказанных положений) как на своих непоколебимых устоях. Главное в формальной логике — это принципы и правила выведения одних суждений из других. В качестве этих принципов и правил и высту­пают указанные формально-логические законы. Например, мы строим определенное умозаключение, т. е. из двух посылок выводим определенное следствие. Из посылок о том, что прямоугольный треугольник есть треугольник и что во всех треугольниках сумма углов равна двум прямым(46), мы делаем заключение: сумма углов прямоугольного треугольника равна двум прямым. Такое умозаключение, представляющее собой опреде­ленное отношение между суждениями, возможно лишь при соблюдении всех формально-логических законов мышления. Если в ходе нашего умозаключения мы на­рушим закон тождества, т. е. подменим одни термины другими, в данном случае — понятие «прямоугольный треугольник» заменим термином квадрат, то правиль­ного вывода мы не получим. Если, далее, мы нарушим закон противоречия и из первых двух посылок сделаем вывод, что сумма углов прямоугольного треугольника не равна двум прямым, то опять-таки правильного умоза­ключения не получится. Можно, однако, утверждать, что существует нечто третье по отношению к двум взаимо­исключающим суждениям: 1) сумма углов прямоуголь­ного треугольника равна двум прямым и 2) сумма углов прямоугольного треугольника не равна двум прямым. Но тогда это будет нарушением закона исключенного третьего, что опять-таки повлечет за собой печальный результат. Наконец, строя данное умозаключение, мы должны исходить из доказанных посылок, что означает соблюдение закона достаточного основания.

Критика ограниченности формальной логики в истории философии

Ограниченность и недостаточность традиционной формальной логики чувствовались давно, как и давно ощущалась необходимость с развитием науки идти дальше, к созданию такого учения, которое способно вооружить мышление более острым логическим ору­жием. Притом об ограниченности ее часто говорили те, кто сам не выходил в общем за ее границы.

Так, Бэкон подвергал критике «обычную» логику, которая все свое внимание сосредоточила на силлогиз­мах. Он ставил перед собой цель — разработку такой логики, которая может, по его словам, указать путь к разуму. Критикуя «обычную» логику, Бэкон нападал на канонизированную в средние века аристотелевскую логику. Самого Аристотеля он подвергал резкой кри­тике за абсолютизацию дедукции, силлогизма. «Ибо, — писал Бэкон,— хотя никто не «может сомневаться в том, что содержания, совпадающие со средним термином, совпадают между собой (в этом заключена некая ма­тематическая достоверность), тем не менее остается та возможность ошибки, что силлогизм состоит из предло­жений, предложения из слов, а слова — это символы и знаки понятий»(47).

Свое недовольство «обычной» логикой Бэкон объяс­няет тем, что она не опирается на опыт, на практику, недостаточно связана с самим содержанием явлений природы, что она «упускает из рук природу»(48). Огром­ной заслугой его в развитии науки логики явилась раз­работка научной индукции. Но, как часто случается в истории мышления, шаг вперед был сделан Бэконом в односторонней форме: подняв на большую высоту роль индукции, опытного знания, он недооценил значе­ние дедукции и той работы, которую в этом отношении проделал Аристотель.

Нарушая хронологию, сразу укажем, что, продолжая в XIX в. разработку индуктивной логики, Дж. Ст. Милль также отмечал ограниченность формальной логики. Главный ее недостаток он видел в том, что она ставит перед собой цель не достижение истины, «а согласие утверждений друг с другом»(49). Все же, и по Миллю, не­посредственная цель логики не в том, чтобы помочь найти истину, а лишь в том, чтобы судить, обоснована или нет наша уверенность в истинности положений на­уки, поскольку эта уверенность опирается на доказа­тельство. Логика Милля была позитивистской. Он ее всячески отгораживает от связи с общим философским мировоззрением, от контакта с теорией познания, хотя сам трактует ее в духе агностицизма. Логика, на его взгляд, это «нейтральная почва», на которой могут встретиться и подать друг другу руки последователи как Локка, так и Канта.

Р. Декарт в своем «Рассуждении о методе» также высказывался критически о некоторых сторонах формальной логики, имея в виду, конечно, как и Бэкон, главным образом схоластизированную силлогистику. Интересно отметить главный мотив его критического отношения к ней. «Я заметил, - писал он,— что в логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлений скорее помогают объяснять другим то, что нам изве­стно, или даже, как в искусстве Луллия, бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того, чтобы изучать это»(50). Иначе говоря, Декарт считал, что глав­ная задача логики состоит в том, чтобы помочь изучать, исследовать природу, а не только объяснять известное. Действительно, хотя формальная логика представляет собой метод получения новых знаний, ограниченность ее правил и принципов, несомненно, заключается в том, что они непосредственно ориентируют не на изучение опыта и его обобщение, а на сопоставление одних по­нятий и суждений с другими, на выведение из извест­ных мыслей неизвестных. Это и подчеркивает Декарт, ставя задачу создания более глубокого метода позна­ния. В этих целях он сформулировал свои известные четыре логических правила, составляющих, на его взгляд, научный метод познания, изучения природы.

Лейбниц также стремился создать новую логику, ко­торая, как он говорил, относилась бы к обычной логике как наука к азбуке(51). Конечно, он имел в виду не диа­лектическую логику, хотя элементы диалектики и содержались в некоторых его взглядах, а дальнейшее развитие и совершенствование формальной логики. Он ставил задачу разработки логики, которая была бы «уни­версальной математикой»(52), наукой о логическом ис­числении. Это делает его одним из предшественников современной математической логики.

Большой интерес с точки зрения развития представ­лений о недостаточности одной формальной логики имеют взгляды И. Канта. Это может показаться на первый взгляд странным, так как Кант известен больше всего тем, что он раздул и преувеличил правомерный и необ­ходимый в традиционной логике момент формализации законов и принципов мышления, доведя его до полного разрыва содержания и форм мышления. Кантовская логика трактует формы мышления как априорные, не­зависимые от объективного мира и его законов. В этом смысле неопозитивистская логика, о которой шла речь в начале этой главы, безусловно продолжает линию формалистической логики Канта, как и его идеи о не­возможности философского учения о наиболее общих законах бытия.

Но взгляды Канта были очень противоречивы. Во многих его мыслях и идеях чувствуется уже дыхание диалектической логики, которая вскоре была провоз­глашена на основе идеалистического учения в «Науке логики» Гегеля. Здесь имеются в виду не только его антиномии, о чем обычно говорят, когда хотят подчерк­нуть отдельные диалектические элементы в учении Канта, но прежде всего некоторые общие принципы подхода к самим задачам логики как науки. Он поста­вил целый ряд таких логических проблем, которые явились преддверием диалектической логики Гегеля, хотя сам Кант не сумел дать им правильное освещение. Что же касается рассматриваемого здесь вопроса об оценке формальной логики, то Кант различал «общую» и «трансцендентальную» логику. Под общей логикой он понимал обычную, формальную логику. Само это деле­ние на две логики он ввел потому, что видел ограни­ченность я недостаточность формальной логики. Поэто­му он поставил цель создать наряду с существующей «Общей» логикой новое учение, более соответствующее природе и потребностям познания. Формальная логика, на его взгляд, «играет роль лишь пропедевтики, лишь преддверия науки»(53).

В чем же, по Канту, заключается ограниченность формальной логики? Главный ее недостаток он усмат­ривает в ее «аналитическом» характере. Все суждения он делит на аналитические и синтетические. Различие между ними состоит в разных отношениях между субъ­ектом и предикатом. В аналитических суждениях преди­кат принадлежит субъекту как нечто уже содержащееся в чем, в синтетических же суждениях предикат нахо­дится вне субъекта, не содержится в нем, а присоеди­няется к нему извне. В силу этого он считал первые поясняющими, а вторые расширяющими наши знания. Формальная логика имеет дело с аналитическими суждениями, трансцендентальная — с синтетическими. В том, что формальная логика ее выходит и не может выйти из границ аналитических суждений, и состоит, по мнению Канта, ее ограниченность. Аналитические суждения опираются на принципы тождества и запрета противоречия. Формальная логика выясняет лишь от­ношения между понятиями, не прибегая к помощи опыта. Для нее важно, чтобы одни понятия не проти­воречили другом, чтобы из одних понятий аналитически вытекали другие. Здесь, по Канту, важна преимуще­ственно формальная правильность суждений. Но мыш­ление также должно и расширять наши знания, а не просто пояснять их. Этим объясняется недостаточность одной формальной логики.

Кант отметил действительно важную черту формаль­ной логики, которая состоит в том, что ее принципы основаны на отвлечении от содержания и направлены, как. было уже сказано, на достижение соответствия по­нятий и суждений друг с другом, на правильность формы мышления. «Как общая логика,— пишет Кант,— она отвлекается от всякого содержания знания рассуд­ка и от различия в его предметах, имея дело только с чистою формою мышления»(54). В этом состоит ограни­ченность формальной логики.

Кант стремился преодолеть указанную ограничен­ность формальной логики. Отличие синтетических су­ждений от аналитических, а следовательно, и «транс­цендентальной» логики от формальной Кант видит в том, что в них мышление имеет дело с законами рас­судка и разума лишь постольку, поскольку она отно­сятся к самим предметам. Поэтому если для «общей» ло­гики вполне достаточны принципы тождества и противо­речия (т. е. запрета логического противоречия), то для «трансцендентальной» логики они, но Канту, уже недо­статочны, ибо они дают лишь критерий правильности логической формы мышления. Конечно, рассуждает Кант, без соблюдения принци­пов тождества и противоречия суждения невозможны. «Но хотя бы в нашем суждении и не было никакого про­тиворечия, тем не менее оно может соединить понятия не так, как это требуется предметом:». Таким образом, «суждение, хотя и свободное от всяких внутренних противоречий (т. е. логических противоречий. — М. Р.), тем не менее может быть ложным или необоснованным»(55).

Более того, Кант считал, что только в понятиях пред­меты существуют как чистые тождества, без противоре­чий. Но если их рассмотреть, как они даны в наглядном представлении, то картина будет иной. Кант говорил о внутренних противоречиях как сущности изменения, хотя эта важнейшая мысль у него не получила развитие. «Изменение, — писал он, — есть соединение противоре­чаще-противоположных определений в существовании одной и той же вещи»(56). Гегель высоко ценил кантовскую идею о синтетиче­ских суждениях, усмотрев в ней первый шаг к истин­ному пониманию природы понятия. Но Гегель же под­верг уничтожающей критике Канта за то, что тот проти­вопоставил понятия многообразию созерцания, превратив их в пустые, бессодержательные формы. Действительно, поставив задачу разработки такой логики, которая была бы шагом вперед от «общей», формальной логики и видя этот шаг в связи форм мышления с содержанием пред­метов, с опытом, Кант вместе с тем утверждал, что опыт сам по себе лишен всякой всеобщности и необходи­мости, и перенес все содержание мира в сознание, в рас­судок. Гегель правильно его критиковал за это, указы­вая, что у него содержание нашего сознания есть наше содержание, оно создается нашим рассудком, созна­нием.

Кант высоко оценивал значение категорий как логи­ческих форм мышления, но он вместе с этим полагал, что они не дают никакого знания, никакого представле­ния об объекте самом по себе, о предметах реального мира. Он понял, что разум, пытаясь проникнуть в сущ­ность мира, наталкивается на диалектические противо­речия, но он опять-таки перенес эти противоречия в область сознания.

Короче говоря, начав с вопроса о содержательности логики, Кант кончил тем, что, выражаясь словами Ге­геля, пожертвовал всем содержанием и содержатель­ностью, заложив фундамент чудовищного формализма в логической науке. Но это не может обесценить исторической заслуги Канта в постановке новых вопросов, двигавших логику вперед, хотя сам он ее считал абсо­лютно законченной, не развивающейся наукой. Постав­ленные им вопросы об исследовании познания как про­цесса движения от одних форм к другим, различение рас­судка и разума и др. имели положительное значение, они подводили мысль к диалектической логике.

Неоценимый вклад в развитие логики, в обоснование недостаточности одной формальной логики и необходи­мости высшей, диалектической логики внес Гегель. Так как в дальнейшем мы неоднократно будем обращаться к его логике, указывая как на ее положительные, так и на ее отрицательные стороны, то здесь нет необходимо­сти специально на ней останавливаться. Сделаем лишь некоторые общие замечания, касающиеся подхода к его логике.

В литературе, посвященной вопросам логики, не­редки упреки по адресу Гегеля в том, что он-де недооце­нивал формальную логику, был излишне критически настроен против нее и т. п. Конечно, у него встречается немало резких выражений по поводу тех или иных поло­жений формальной логики. Но можно ли, не впадая в антиисторизм, упрекать за это мыслителя, который одним из первых в истории философии глубоко и всесто­ронне доказал ограниченность формально-логического способа мышления и заложил первые камни в фунда­менте высшей логики — логики диалектической? Есте­ственно, что, совершая этот поворот в развитии логики, Гегель больше подчеркивал ограниченность, слабые, не­жели сильные стороны формальной логики.

Конечно, мы вовсе не обязаны воспринимать некото­рые его резкие и несправедливые оценки формальной логики, а должны следовать марксистскому пониманию ее роли и значения. Но нельзя согласиться с тем, будто Гегель выбрасывает ее за борт. Выше было сказано, какое - место он отводит в историческом и логическом развитии мышления рассудку. Считая формальную ло­гику рассудочной, имеющей дело с конечными определе­ниями, он не может по существу своей концепции счи­тать ее бессмысленным занятием. Он доказывал лишь одно: недостаточность формальной логики для постиже­ния сложных и высших научных истин. И в этом он был, безусловно, прав. Говоря о том, что принципы формальной логики недостаточны сами по себе для исследования истины, он заявляет, что «они вообще касаются лишь правильности познания, а не его истинности, хотя было бы несправедливо отрицать, что в познании есть такая область, где они должны обладать значимостью, и что вместе с тем они представляют собою существенный ма­териал для мышления разума»(57).

Из приведенных слов видно, что Гегель признает формальную логику как учение о правилах и законах правильного мышления, а следовательно, и необходи­мость соблюдения их где бы то ни было, ибо нельзя же Думать, будто Гегель считал, что можно нелогично мыслить.

Далее Гегель критикует принципы абстрактного тождества и различия, которыми оперирует формальная логика, но он признает их правомерность и значимость в определенных областях науки, там, где определение сходства и различия имеет важное значение. Он, напри­мер, указывает, что таким путем были достигнуты «великие успехи» в областях сравнительной анатомии и языкознания. Он только к этому добавляет, и справед­ливо добавляет, что «достигнутые этим методом резуль­таты должны рассматриваться лишь как хотя и необхо­димые, но все-таки подготовительные работы для под­линно постигающего познания»(58).

Таким образом, Гегель не выбрасывал формальной логики, а видел и доказывал ее ограниченность. Истори­ческая заслуга Гегеля в том, что, уловив, угадав некото­рые черты развития современной ему науки, он стре­мился, по собственному его выражению, возжечь живой огонь в царстве неподвижных и неизменных понятий, расплавить логические понятия и категории, превратить их в подвижные, изменчивые, развивающиеся, так как в противном случае невозможно познание истины. По­этому его «Наука логики» представляет собой начало нового исторического этапа в развитии логики, начало диалектической логики.

Исходный пункт и основа гегелевской логики ложны и чужды марксистскому мировоззрению. Неправильно само понятие Гегеля о логике как о «чистой» науке, как о царстве «чистых понятий», существующих изначально и независимо от природы. Нелепостью является сама мысль об абсолютном духе или абсолютной идее, сту­пенью в развитии которой есть логика, и будто развертывание логики приводит на высшей своей ступени к возникновению природы. Нет в гегелевской логике ни одной мысли, ни одного понятия, которые могли бы быть приняты марксистом без критики, поправок, без мате­риалистической переработки. И вместе с тем марксизму глубоко чужды до сих пор существующие среди некото­рых философов вульгарные представления о том, что вследствие идеалистического характера гегелевской ло­гики к ней нечего обращаться и не следует ее использо­вать для дальнейшей разработки диалектико-материа-листнческой логики. Подобные взгляды неверны и находятся в противо­речии с отношением к Гегелю основоположников марк­сизма-ленинизма. Ярким выражением подлинно науч­ного отношения к гегелевской логике являются «Фило­софские тетради» В. И. Ленина. Разве случайно Ленин так иного сил и времени отдал изучению диалектической логики Гегеля в один из самых сложных моментов че­ловеческой истории? Этот факт свидетельствует о том значении, которое Ленин придавал диалектической ло­гике вообще и первой в истории логики попытке пред­ставить ее в систематически развитом виде.

В. И. Ленин показывает, что логику Гегеля «нельзя применять в данном ее виде; нельзя брать как данное. Из нее надо выбрать логические (гносеологические) оттенки, очистив от Ideenmystik (мистика идей. —Ред.): это еще большая работа...»(59) Вместе с этим Ленин подчеркивает, что в логике Гегеля заключены многие ценные идеи, которые-необходимо изучить, усвоить, пере­работать. Об этом он пишет: «Движение и „самодвижение” (это NB! самопроизвольное (самостоятельное), спонтанейное, внутренне-необходимое движение), „изме­нение”, „движение и жизненность”, „принцип всякого самодвижения”, „импульс” (frieb) к „движению” и к „деятельности” — противоположность „мертвому бы­тию” — кто поверит, что это суть „гегелевщины”, абстрактной и abstrusen (тяжелой, нелепой) гегельянщины?? Эту суть надо было, открыть, понять hinuberretten (спасти. — Ред), вылущить, очистить, что и сде­лали Маркс и Энгельс»(60).

Логика Гегеля есть воплощение этого движения и самодвижения в понятиях, суждениях и других формах мысли. Это объясняет, почему появление гегелевской логики, несмотря на ее идеалистическое содержание, знаменовало большой шаг вперед в развитии логики, почему марксизм, создавший научную, т.е. диалектико-материалистическую логику, опирался на Гегеля, кри­тически использовал все ценное, что он дал в этой об­ласти.

Критика традиционной логики в современной

немарксистской философии. Место и значение

математической логики

Об ограниченности традиционной формальной логики говорят и многие современные логики, не разделяю­щие учения марксистской философии. В высказываниях ряда логиков звучит пренебрежение к традиционной ло­гике, якобы уже сыгравшей свою роль или играющей ныне весьма малую роль(61). С этим нельзя согласиться, поскольку, например, математическая логика, которую обычно противопоставляют традиционной логике, невоз­можна была бы без последней; математическая логика опирается на основные законы мышления, сформулиро­ванные и разработанные традиционной логикой. Выше было сказано, что, будучи учением о правильном мыш­лении, традиционная логика применяется — осознанно или неосознанно— всеми людьми, и без соблюдения ее правил они не могли бы понимать друг друга. Однако было бы неправильно не замечать и рационального элемента в той критике по адресу ограничен­ности традиционной формальной логики, которая ве­дется со стороны современных логиков, стоящих на противоположных марксизму гносеологических пози­циях. Их философская концепция в целом неприемлема, однако стремление преодолеть ограниченность традиционной логики несомненно вызвано потребностями развивающейся науки; Было бы упрощением полагать, будто та специализация на логике, о которой шла речь выше, коренится в одном лишь стремлении современных идеалистов фальсифицировать данные науки и тем самым защитить идеализм. Дело обстоит сложнее. Сама развивающаяся наука ставит новые проблемы перед логикой, вступает в противоречие с границами той или иной логической концепции. Развитие потреб­ностей математики и математических доказательств вызвало необходимость раздвинуть рамки старой фор­мальной логики, из этого возникла математическая логика, которая есть новый шаг в развитии формаль­ной логики.

Но развитие науки ставит более кардинальные вопросы. Разве кризис в физике, вызванный великими Открытиями конца XIX и начала XX в., не был обуслов­лен тем, что естествоиспытатели не могли диалектиче­ски; т.е. с позиций диалектических законов познания, обобщить свои открытия? В полной мере это относится и к современной науке в капиталистических странах. Вместе с этим было бы неверно считать, что знание естествоиспытателями законов диалектического разви­тия познания одним ударом покончило бы со всеми трудностями, испытываемыми наукой при решении сложнейших вопросов. Враги марксистской диалектики в целях ее дискредитации изображают дело так, будто, с нашей точки зрения, достаточно одного знания диа­лектики, чтобы можно было бы разрешить все споры и сомнения. Конечно, диалектический способ мышления не есть некий талисман, снимающий все трудности науки. Трудности, испытываемые, например, современ­ной физикой, вызваны процессом все более глубокого проникновения науки в тайны материи. Марксизм лишь считает; что способ мышления имеет огромное значение для правильного подхода к решению этих трудных во­просов науки. Но разве не этим пониманием значения способа мышления объясняется тот повышенный инте­рес к логике и логическим проблемам, который сей­час наблюдается не только среди философов, но и среди самих естествоиспытателей?

Единственно адекватным современному уровню нау­ки является диалектический способ мышления, т. е. диалектическая логика, не отрицающая важного значения формальной логики, но объясняющая границы ее возможностей. Необходимость более высокой и совершенной логики смутно чувствуют даже те мыслители, кoторые хотя и не видят прямого пути к ней и стоят в общем на идеалистических позициях, но правильно подмечают некоторые черты ограниченности формальной логики.

Например, французский логик Ш. Серрюс отмечает противоречие между «кипением» науки в современную эпоху; и ограниченностью формальной логики. Правда, он ошибочно думает, что главной причиной «критического» положения логики нужно считать так называемый апофанзис, т. е. понимание суждений как отраже­ния свойств объективно существующих предметов, как отношение субстанции и ее акциденций. В действитель­ности, конечно, никакое развитие наук не может опровергнуть этого «апофантического» существа логики. Но Серрюс видит и другие, более истинные причины кри­тического состояния логики. Они заключаются, на его взглядов том, что невозможно втиснуть разнообразие наук, богатство их развивающегося содержания в узкие рамки формально-логических аксиом. Последние слиш­ком тесны, негибки, чтобы с их помощью можно было выразить изменяющиеся, развивающиеся истины совре­менной науки. «Формальная логика во всех случаях, по-видимому, может быть лишь описательной, — заявляет он, — и ей всегда недостает способности фиксировать действенные правила поступательного движения познания»(62). Конечно, говорит он, логика должна унифицировать формы познания, но ввиду сложности науки и величайшего разнообразия ее объектов эта унификация, если только она возможна, «будет унификацией разнообра­зия»(63). Вот этой «унификации разнообразия» не дает формальная логика.

Интересны с этой точки зрения его рассуждения о формально-логическом законе противоречия. Он под­черкивает, что принцип непротиворечивости имеет формальный характер; его безусловно нужно соблюдать, но все же он не должен иметь «перевес над реальностью факта»(64). Он правильно утверждает, что если бы мы имели, дело с чистыми понятиями, не связанными с ре­альными объектами, тогда действительно никакое про­тиворечие было бы невозможно. Но познание есть познание объектов; знание последних все время расши­ряется, мы открываем новые стороны, новые связи объектов. Нельзя поэтому отрицать противоречие в са­мих объектах. Тот факт, что наши понятия об объектах заключают или не заключают в себе противоречия, за­висит не от логики. Конечно, если мы исходим из ка­ких-то принципов, то нужно их придерживаться и не вступать с ними в противоречия, но это не избавляет нас от необходимости мыслить противоречия в самих объ­ектах: «то, что до нынешнего дня могло казаться ли­шенным связи... и стоящим вне постигнутого нами порядка, может не быть таковым ввиду неподозревавшейся нами сложности объекта знания»(65). Серрюс приводит следующий пример: «Заметить вме­сте с Зеноном Элейским иррациональность непрерыв­ного - значит отметить в нем противоречие: стрела сразу и есть и не есть в одном и том же месте. Если мы, следовательно, хотим мыслить непрерывное, то весьма вероятно, что понятие о нем мы построим по­средством принципов, которые принуждают нас судить о нем, как о заключающем в себе противоречие»(66). Та­ким образом, он подчеркивает ограниченность формально-логического принципа противоречия, сводя его к тре­бованию избегать в мышлении, в науке несовместимых утверждений, положений. Но этот принцип нельзя сде­лать руководящим в познании самих объектов позна­ния. Логика, говорит он, должна быть широко открыта для новых выводов науки. То, о чем с точки зрения классической логики нужно рассуждать по принципу «нли-или», оказывается благодаря развитию науки, подчиненным правилу, объединяющему противоречия воедино. Вывод, который он делает из своих рассужде­ний, чрезвычайно примечателен: «Не факты, а наши принципы обязаны быть гибкими»(67).

Несомненно, эта глубокая мысль продиктована раз­витием науки в последние десятилетия. История науки за эти десятилетия больше чем в какой-либо другой период разрушила до основания представления о неиз­менных истинах, о неподвижной научной картине мира, о принципах, пригодных всюду, независимо от каче­ственного разнообразия объектов познания. Развитие науки принуждает наше мышление быть гибким, спо­собным учитывать все разнообразие действительности, ее развитие и изменение. А это значит, что и логика как наука о познании должна основываться на таких принципах, которые бы позволили нашей мысли быть гибкой, подвижной, развивающейся. Такой и является диалектическая логика.

Среди значительной части логиков, не стоящих на марксистских позициях, сильна тенденция рассматри­вать математическую логику как учение, раскрываю­щее всеобщие законы мышления и познания и служа­щее «общим базисом для всего человеческого знания»(68). Р. Карнап писал, например, что центр тяжести нахо­дится В математической логике, позволяющей спасти философию. Из нее и следует выводить новую логиче­скую теорию, так как она, по его словам, имеет общее значение.

Безусловно, математическую логику необходимо при­знать крупным достижением в развитии логической науки за последнее столетие. Попытка некоторых фило­софов критиковать эту логику с вульгарных позиций под тем предлогом, что идеалисты используют ее для защиты своих концепций, ничего общего не имеет с марксизмом. Для марксиста высший критерий истинно­сти той или иной теории в практике. Как известно, ма­тематическая (или символическая) логика с успехом вы­держала испытание на этом пробном для всякой теории камне и она имеет огромное значение не только для таких наук, как математика, механика, физика, кибер­нетика и др., но и для ряда технических областей (на­пример, при конструировании различных счетно-решаю­щих вычислительных машин и т. д.).

Математическая логика служит прекрасным доказа­тельством тезиса диалектической теории познания о том, что тот предела развитию человеческих знаний и что даже такие, казалось бы, законченные, «застывшие» области знаний, как формальная логика, представляют собой на деле исторические, т.е. развивающиеся, со­вершенствующиеся науки.

Значение математической логики определяется так­же тем, что некоторые результаты, достигнутые ею в исследовании проблем математических доказательств, со­ставляют ныне неотъемлемую составную часть общей ло­гики, логики мышления вообще. Не будучи специалистом в области математической логики, автор не берет на себя смелость обстоятельно раскрыть ее сущность и значе­ние. В литературе отмечаются два наиболее важных момента, характеризующих ее роль в современной ло­гике. Введение символического метода, замена слов символами, и выражение взаимоотношения и связи между суждениями в математических формулах помогли устранить некоторые неточности и двусмысленности в языке, на которые раньше не обращали внимания. При­менение формального Метода расширило возможности охвата проблем, возникающих перед наукой. Эта сто­рона математической логики так характеризуется в из­вестной книге Гильберта и Аккермана «Основы теоре­тической логики»: «Логические связи, которые существуют между суждениями, понятиями и т. д., находят свое выражение в формулах, толкование которых сво­бодно от неясностей, какие легко могли бы возникнуть при словесном выражении. Переход к логическим след­ствиям, совершающимся посредством умозаключения, разлагается на свои последние элементы и представ­ляется как формальное преобразование исходных фор­мул по известным правилам, которые аналогичны пра­вилам счета в алгебре; логическое мышление отобра­жается в логическом исчислении. Это исчисление делает возможным успешный охват проблем, перед которыми принципиально бессильно чисто содержательное логи­ческое мышление»(69).

Вторым важным вкладом математической логики в изучение логики мышления считают разработку теории отношений. Аристотелевская логика исследовала глав­ным образом атрибутивные отношения, отношения принадлежности предметам тех или иных свойств и правила выведения заключений из связи субъекта и предиката. Но она не исследовала все многообразие отно­шений между предметами, не охватывала правил вы­ведения заключений из логических свойств отношений. Она оставляла в стороне такие отношения между объ­ектами, как, скажем, «быть больше или меньше», «быть между», «быть старше» и множество других. Вследствие исследования подобных отношений расширяются воз­можности логических умозаключений и старая силлоги­стика становится лишь моментом нового, более широ­кого и полного учения о логическом заключении.

Важной стороной математической логики следует считать также разработку вопроса о логическом кри­терии истины, хотя неопозитивисты абсолютизируют его, делая этот критерий единственным, игнорируя решаю­щее значение для познания практики.

Однако как ни важно значение математической логики, всякие претензии представить ее как всеобщую и единственную логику не имеют никаких оснований.

Математическая логика это формальная логика. Но поскольку это так, то она неизбежно несет на себе чер­ты ограниченности, свойственной этой логике. Конкрет­нее, следующие черты и особенности математической логики выражают, на наш взгляд, ее ограниченный ха­рактер.

Как правильно указывают сами исследователи этой логики (например, А. Тарский), последняя создана пер­воначально в целях укрепления и углубления основ од­ной науки — математики. Она была вызвана к жизни прежде всего потребностями развития математики, ее основной объект — исследование логики математических доказательств. Отсюда ее неизбежная ограниченность, обусловленная самим ее происхождением, тем, что она обслуживает нужды главным образом такой специфи­ческой отрасли знаний, как математика, имеющей дело с чисто количественными и пространственными отноше­ниями. И хотя это не исключает того, что математи­ческая логика исследует и устанавливает ряд принци­пов, входящих в общий арсенал логического мышления, она в силу указанных обстоятельств не способна, как и формальная логика в целом, быть «общим базисом» все­го человеческого знания.

Верно также и то, что математическая логика, как указывают марксистские исследователи, ставит и такие «опросы, которые могут быть правильно осмыслены лишь при условии привлечения диалектической логики. Так, известная теорема Геделя о несовместимости тре­бований полноты с требованием непротиворечивости для обширного класса исчислений рассеивает надежду на математическую логику как на такую дисциплину, ко­торая способна даже в рамках математики осуществить всеобщий охват проблем с помощью одной дедуктивной теории(70).

Математическая логика как формально-логическое учение опирается на законы тождества, непротиворечи­вости и др., без которых она немыслима. Математиче­ская логика не имеет дела с процессами, с изменением и развитием явлений, с их переходом друг в друга. А. Тарский на этом основания даже делает заключение, что «в нашем мире мы вообще не находим сущностей подобного рода; их существование противоречило бы основным законам мышления (т. е. законам формаль­ной логики. — М. Р.)»(71).

Если математическая логика, как и формальная ло­гика в целом, в силу своих специфических задач не за­нимается законами развития и изменения, то это не значит, что такие законы не существуют, подобно тому как если человек с закрытыми глазами не видит стола, за которым он сидит, это еще не означает, будто этого стола вообще нет. Современная наука и шагу вперед не сделала бы, если бы она не исследовала природу в развитии. А это значит, что совершенно неоснователь­ны претензии некоторых логиков объявить математи­ческую логику «общим базисом всего человеческого знания».

Кроме того, математическая логика не только не преодолевает формального характера традиционной ло­гики, но, напротив, делает дальнейший шаг в этом на­правлении. Замена словесных выражений отношений и связей между понятиями, суждениями, характерных для формальной логики, символами и формулами в математической логике, отображение логического мышле­ния способами логического исчисления имеет, конечно, не внешнее, не второстепенное значение. Применение средств математической логики к мышлению вообще, дает, как мы уже отметили, возможность более широ­кого охвата проблем мышления, позволяет освободить­ся от некоторых неточностей и неясностей, связанных с словесным выражением мыслей и т. п. Все это имеет большое значение. Но это же означает усиление мо­мента формализма в логике, несомненно необходимого для определенных целей, однако вместе с тем воздви­гающего известные границы применимости этого спо­соба мышления. Даже традиционную логику, которая отличается своим формальным характером, представители математической логики считают по сравнению с этой последней «чисто содержательным логическим мышлением:»(72). В известном смысле это так, поскольку традиционная логика, будучи формальной, все же опе­рировала реальным содержанием. В математической же логике, как говорят ее исследователи, «надлежит пренебрегать значениями всех без исключения выражений, встречающихся в данной дисциплине, и при созда­нии дедуктивной теории мы должны действовать так, как будто ее высказывания являются лишь сочетаниями знаков, лишенных какого-либо содержания»(73).

Конечно, как ни отвлекается математическая логика от содержания, ее формулы лишь постольку верны, поскольку они в конечном счете отражают реальную связь вещей. Но она оперирует знаками и сочетанием знаков, «как будто» они лишены какого-либо содержа­ния. Отсюда такие парадоксальные сочетания высказы­ваний, приводимые в качестве примеров в этой логике:

«2 меньше 3 и снег черен»;

«2 меньше 3 или снег черен»;

«Если дважды два пять, то Нью-Йорк большой го­род» и т. п. Для обычного сознания подобные выска­зывания кажутся бессмысленными. Но они сознательно приводятся для того, чтобы подчеркнуть абстрагирова­ние от содержания. В математической логике истинность или ложность высказывания зависит не от того, объективно истинны или ложны суждения, из которых оно слагается. Истинность или ложность сложного высказывания зависит только от истинности и ложности составляющих высказываний, а не от их содержания»(74). Математическая логика разработала специальные методы логического исчисления истинности или ложно­сти высказываний (например, так называемое матрич­ное исчисление).

Логический формализм математической логики до­статочен и необходим в определенной области знания, например в математике, но он становится препятствием для познания там, где невозможно подобное отвлече­ние от содержания, где формы мышления в целях пра­вильного отражения действительности должны быть не просто внешними формами, а формами содержания, столь же сложными, подвижными и гибкими, как само содержание. Математическая логика имеет дело с го­товыми высказываниями, исчисляя по определенным правилам их истинность или ложность, она преобра­зует одни высказывания в другие и т. д. Но ее законы и принципы бессильны тогда, когда нужен анализ са­мой действительности во всей ее сложности и противо­речивости развития, где истина приходит не в резуль­тате аналитического, в кантовском смысле слова, вы­ведения одних положений из других, а в результате исследования самой действительности. Перенесение логических принципов, пригодных в ка­ких-то определенных ограниченных областях и притом таких, где отвлечение от содержания вполне возможно, на все области человеческого познания неправомерно. Чтобы логика могла претендовать на роль науки о все­общих законах и принципах познания, она должна рассматривать и исследовать все стороны познания, а также быть обобщением наиболее общих законов разви­тия самого объективного мира, ибо формы и принципы мышления согласованы с объективной природой вещей. Такой логикой является лишь диалектическая логика.

Примечания.

1.У. Джемс, Вселенная с плюралистической точки зрения. М.. 1911, стр. 117.

2.У. Джемс, Вселенная с плюралистической точки зрения, стр. 117.

3. См. А. Бергсон, Соч., т. 5, СПб., 1914, изд. М. И. Семенова, стр.40.

4.R. Саrnap, Logische Syntax der Sprache, Wien, 1934, S. 261.

5.«Erkenntnis» (Leipzig), Erster Band, 1930—1931, S. 26 (кур­сив мой. — M. P.),

6.lbid, S. 7.

7.R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 228.

8.R. Carnap, Logische Syntax der Sprache, S. 235.

9. Ibid., S. 252.

10.R, Carnap, Logische Syntax der Sprache, S 259.

11.См. Р. Карнап, Значение к необходимость, At, 1959, стр. 23.

12.Там же, стр. 336.

13. Р. Карнап, Значение и необходимость, стр. 299.

14. Там же.

15.Там же, стр. 300.

16.Р. Карнап, Значение и необходимость, стр. 301.

17.Там же, стр. 302.

18.Там же, стр. 315 (курсив мой. — М. P.).

19.См. там же, стр. 310, 315 и др.

20.См. Д. Юм. Исследование человеческого разумения, СПб., 1902, стр. 21 и др.

21.Мы здесь отвлекаемся от вопроса о том, что мышление изу­чается не только логикой, но и психологией, и поэтому не выясняем различие между подходами логики и психологии к мыш­лению. Этот вопрос достаточно исследован в марксистской лите­ратуре; в частности в книге С. Л. Рубинштейна «Бытие и сознание», М, 1957.

22.Гегель, Соч., т. VI, Соцэкгиз, М., 1939, стр. 297.

23.Ш. Серрюс, Опыт исследования значения логики, М., 1948, стр. 128.

24.В. И. Ленин, Соч., т. 36, стр. 79.

25.W. Heisenberg, Das Naturbild der heutigen Physik, Hamburg, 1955.

26.Цит. по кн.: «Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности», Соцэкгиз, М, 1935, стр. 163.

27.Аристотель, Категории, Соцэкгиз, М., 1939, стр. 45.

28.Аристотель, Метафизика, Соцэкгиз, М.—Л., 1934, стр. 162.

29.Ш. Серрюс, Опыт исследования значения логики, стр. 55.

30.Там же.

31.Гегель, Соч., т. VI, стр. 112.

32.В.И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 209.

33.Энгельс здесь имеет в виду не учение о доказательстве, ко­торое доставляет важный раздел логики, а отвечает на вопрос, чем является логика. Противопоставляя доказыванию, проверке го­товых истин исследование истины, открытие новых истин, он под­черкивает тем самым огромное значение логики как науки.

34.Ф.Энгельс, Анти-Дюринг, Госполитиздат, М., 1957, стр.126-127.

35.К. Маркс, К критике политической экономии, Госполитиздат, М., 1953, стр. 214.

36.В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 80—81.

37.Р. Декарт, Избранные произведения, Госполитиздат, М., I960, стр. 305.

38.Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 311—312 (курсив мой,— М. Р.).

39.Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 311.

40.Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, стр. 311.

41.Гегель, Соч., т. X, М., 1932, стр. 313.

42.См. Ф. Энгельс. Диалектика природы, Госполитиздат, М., 1955, стр. 191.

43.Ф, Энгельс, Диалектика природы, стр. 160.

44.Там же, стр. 191.

45.Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 170.

46.В эвклидовой геометрии

47.Ф. Бэкон, Новый Органон, Соцэкгиз, М.—Л., 1935, стр. 89.

48. Там же.

49.Дж. Ст. Милль, Система логики силлогистической и индуктивной, М., 1914, стр. 187.

50.Р. Декарт, Избранные произведения, стр. 271.

51.См. Г. В. Лейбниц, Новые опыты о человеческом разуме, Соцэкгиз, М.—Л, 1936, стр. 429.

52.Там же, стр. 431.

53.И. Кант, Критика чистого разума, П., 1914, стр. 10.

54.И. Кант, Критика чистого разума, стр. 63.

55.И. Кант, Критика чистого разума, стр. 124.

56.Там же, стр. 171.

57.Гегель, Соч., т. V, Соцэкгиз, М., 1937, стр. 14.

58.Гегель, Соч., т. I, Госиздат, М.—Л., 1929, стр. 201 (курсив мой. — М. Р.),

59.В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 262.

60.В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 130.

61.См. А. Тарский, Введение в логику и методологию дедук­тивных наук, М., 1948, стр. 48 и др.

62.Ш. Серрюс, Опыт исследования значения логики, стр. 105.

63.Там же, стр. 109.

64.Ш. Серрюс, Опыт исследования значения логики, стр. 114.

65.Там же, стр. 113—114.

66.Там же, стр. 116.

67.Там же, стр. 114.

68.А. Тарский, Введение в логику и методологию дедуктивных наук, стр. 20.

69.Д. Гильберт и В. Аккерман, Основы теоретической логику М., 1947, стр. 17.

70.См. статью «Логика математическая», «Большая советская энциклопедия», т. 25, стр. 341.

71.Д. Тарский, Введение в логику и методологию дедуктив­ных наук, стр. 33.

72.Л. Тарский, Введение в логику и методологию дедуктивных наук, стр. 183 (курсив мой. — М.Р.).

73.Д. Гильберт и В. Аккерман, Основы теоретической логики, стр. 17.

74.Д. Гильберт и. В. Аккерман, Основы теоретической логики, стр. 21.