Цена 1 часа рабочей силы, как правило снижается.

Материал из m-17.info

Версия 19:42, 9 апреля 2010

Движение / Концепция жизнеустройства / Диалектическая логика /

Место понятия в диалектической логике

Выяснение законов диалектической логики, являю­щихся фундаментом познания, позволяет теперь перейти к анализу конкретных форм мышления.

В литературе по логике нет единой точки зрения по вопросу о том, в каком порядке должны рассматри­ваться и исследоваться эти формы мышления: начинать ли с понятия и от них переходить к суждению и умоза­ключениям или исходным пунктом исследования дол­жны быть суждения и из них нужно выводить осталь­ные формы. Так как в подобных спорах по существу затрагивается вопрос о месте и значении каждой из этих форм, о их субординации, то нам кажется, они, эти споры, не столь бесплодны, как может показаться на первый взгляд. Особенно важно это в связи с вопросом о месте и роли понятия, поскольку существует явная тенденция преуменьшить его роль, считать его простым элементом, частью суждения (1).

С нашей точки зрения, анализ форм мышления следует начинать с понятия по следующим соображениям. Понятие в марксистском его понимании есть итог, ре­зультат обобщения явлений, их свойств, признаков, за­кономерных связей. Это как бы кристаллы, отклады­вающиеся в процессе развития человеческих знаний, в итоге огромного практического опыта, накапливаемого многими человеческими поколениями. Если бы можно было сравнить познание с живым организмом, то поня­тия представляли бы собой клетки, из которых состоит «организм» познания. Подобно тому, как нет живого существа вне клеток, из которых оно строится, так нет и познания без понятий. Понятия — это основной строи­тельный материал процесса познания, мышления, основ­ная логическая «клетка» познания. В этом смысле мы считаем ее, эту «клетку», исходной при анализе других форм мышления. Исходной, разумеется, не потому, что она исторически возникла якобы раньше других форм мышления. Спор о том, что возникло раньше — сужде­ние или понятие, — бессмыслен. Эти формы взаимосвя­заны, они немыслимы одна без другой (это относится и к умозаключению). Понятие возникает в результате ряда суждений, последние в свою очередь невозможны без понятий, которыми они оперируют. Утверждая, что понятие исходная основная «клетка» процесса познания, мы руководствуемся в данном случае тем, что они пред­ставляют собою узловые пункты познания, дающие сокращенное выражение существенных связей и отноше­ний массы вещей и опираясь на которые только и воз­можно строить суждения и умозаключения. Это в рав­ной степени относится к роли понятий в конкретных науках и в логике. Различие заключается лишь в том, что основным материалом в конкретных науках явля­ются конкретные, частные понятия, логика же опери­рует наиболее общими понятиями и категориями.

Когда мы высказываем положение, например «капи­тализм есть последняя антагонистическая формация, на смену которой приходит новая социально-экономическая формация, не знающая деления на эксплуататорские и эксплуатируемые классы», то это суждение опирается как на свой фундамент на целый ряд понятий: «капита­лизм», «социально-экономическая формация», «классы», «антагонизм» и др. Каждое из этих понятий выражает знания, полученные в итоге длительного исторического развития науки и человеческой практики. Каждое из них представляет сжатое, концентрированное обобще­ние этих знаний и опыта. Поэтому-то и можно выска­зывать какие-нибудь мысли о тех или иных явлениях и процессах, что в нашем распоряжении имеются эти «клетки», из которых развивается весь «организм» по­знания.

Нам могут возразить, что как ни важны понятия, они сами по себе представляют лишь возможность, а не действительность высказывания. Понятия «капитализм», «класс», «социально-экономическая формация», «анта­гонизм» и т. п. в сумме не дают высказывания или положения о том, что «буржуазное общество есть по­следняя антагонистическая формация, расколотая на враждебные классы». По-видимому, такого рода сообра­жения и приводят к ложному представлению о том, что только в логической форме суждения можно выразить закономерные связи вещей (2). Конечно, понятия должны быть приведены в движе­ние, связаны друг с другом, суждение и есть форма дви­жения, связи понятий, позволяющая раскрыть их со­держание. Но при этом суждение как форма познания использует содержание понятий, опирается на них как на свои исходные пункты. К тому же неправильно пред­ставлять этот процесс так, что сначала создаются поня­тия, а суждение оперирует уже готовыми понятиями. Диалектическая логика исследует не готовые понятия, а процесс их возникновения, движения, развития. Опи­раясь на некоторые исходные понятия, мы с помощью суждений, умозаключений и иных логических средств формулируем новые понятия и законы, раскрываем но­вые стороны и свойства явлений.

В этом смысле можно сказать, что понятия не только исходный пункт в движении познания, но и итог этого движения, поскольку достигнутые нами знания мы фиксируем в новых, более глубоких и конкретных поня­тиях и законах. Подобно тому как искусно сплетенная сеть сохраняется благодаря многочисленным узлам, соединяющим и связывающим все ее части, подобно этому и понятия науки суть те узлы, которые связы­вают все ее суждения и выводы воедино, делая возмож­ным само ее существование. Чем бы была современная физика без таких ее основных понятий как материя, масса, энергия, атом, элементарная частица и многие другие?

Сказанное о понятии нисколько не умаляет значение других форм мышления — суждения и умозаключения, сущность и роль которых в диалектической логике бу­дут выяснены в следующих главах. Все логические формы мышления, а не одна какая-либо из них, играют важную роль в исследовании внутренних закономерных связей явлений, и каждая форма мышления выполняет определенные функции в процессе углубления и расши­рения наших знаний о законах действительности.

Особое значение понятия здесь отмечается, во-пер­вых, потому, что оно действительно занимает важное место в системе других форм мышления и, во-вторых, потому, что за последние полстолетия идеалистическая философия всячески стремилась принизить роль поня­тия как орудия научного познания. Эта тенденция ха­рактерна для прагматизма, инструментализма, ницше­анских школ в философии, современного логического позитивизма, экзистенциализма и т. д. В понятиях со­временные идеалисты усматривают чуть ли не главное зло, мешающее науке двигаться вперед. Одни утвер­ждают, что понятия омертвляют действительность и требуют заменить их мистической интуицией. Другие видят в них просто слова, за которыми ничего реаль­ного нет, и сводят логику к анализу языка. Третьи считают понятия фикциями, удобными или неудобными для наших целей: удобные понятия — это полезные, не­удобные понятия — это бесполезные фикции и т. д.

Смысл всей борьбы новейшего философского идеа­лизма против понятий — сознают это или нет отдельные его представители — в отрицании научного познания мира. В дальнейшем мы специально рассмотрим неко­торые из указанных идеалистических взглядов на по­нятия и на абстракцию вообще.

Диалектическая природа понятия

Что же представляют собой понятия по существу? Самое обычное определение понятия, вошедшее в учеб­ники, гласит, что оно есть форма отражения существен­ных признаков предметов. Хотя это определение в об­щем правильно, однако само по себе оно недостаточно для того, чтобы указать способы анализа понятий, ко­торые обусловливаются целями и принципами диалек­тической логики, требованиями большей глубины логи­ческого анализа.

Здесь нет возможности излагать учение о понятии в формальной логике, оно хорошо известно из любого учебника элементарной логики. Без изучения понятий в формально-логическом плане, без деления и класси­фикации понятий, выяснения отношения между ними нельзя свободно оперировать понятиями, неизбежны ло­гические ошибки. Этот аспект изучения понятий имеет особенно большое значение для тех наук, которые за­нимаются классификацией различных явлений, каковы, например, ботаника, зоология и т. п. Но и любая дру­гая наука, какими бы сложными понятиями она ни опе­рировала, не может обойтись без этих элементарных, но очень необходимых для всякого познания правил, уста­новленных традиционной логикой. Нельзя, например, при всех условиях отождествлять единичные понятия с общими, конкретные с абстрактными, или сравнивать Несравнимые понятия, включать в понятие с менее ши­роким объемом понятие с более широким объемом и т. д. Но было бы заблуждением думать, что специфиче­скими задачами, решенными формальной логикой, ис­черпывается проблема понятия и что это единственно Возможный подход к ней. Для формально-логического аспекта изучения понятая характерны по крайней мере две особенности, делающие его лишь подготовительным в теории понятия: 1) особенный акцент формальная логика делает на «количественной» стороне понятий и их взаимоотношении и 2) она имеет дело с готовыми понятиями, которые сопоставляются друг с другом, и не интересуется важнейшим вопросом о происхождении и развитии понятий, их переходе друг в друга и т. д.

Говоря о первой особенности, следует иметь в виду, что формальная логика не ставит и по своим целям не может ставить коренного вопроса в учении о понятии — вопроса о том, как в понятиях и посредством них от­ражаются и выражаются существенные закономерности действительности. Ни по общему подходу к понятию, ни по способам и принципам обобщения явлений объектив­ного мира формальная логика не может дать ответа на этот вопрос. Когда мы говорим о «количественном» под­ходе формальной логики, то имеем в виду то обстоя­тельство, что ее интересуют главным образом такие вопросы, как число признаков, включенных в понятие, больший или меньший объем его, каково соотношение между родовыми и видовыми понятиями с точки зрения числа признаков, охватываемых ими и т. д. Все это необходимо и важно выяснить, но здесь нет так ска­зать «качественного» подхода к этой проблеме: не ана­лизируется, насколько адекватно и глубоко в поня­тиях и в их развитии отражаются закономерные связи явлений.

Подходя к понятию как сумме признаков, формаль­ная логика не дает и не может дать критерия различе­ния существенных и несущественных признаков. Если же она и разграничивает несущественные и существен­ные признаки, то объяснить переход одних признаков в другие она не может — это не входит в ее задачу. Между тем в реальной действительности грани между этими родами условны и в процессе развития они пре­вращаются друг в друга. Например, несущественные признаки в развитии биологических видов со временем становятся под влиянием изменившихся условий среды существенными и наоборот.

Понятие есть отражение существенного в вещах. Но сущность вещей можно правильно определить лишь рассматривая их в развитии. Поэтому принцип раз­вития составляет один из главных моментов учения о понятии в диалектической логике. Возьмем, например, такое социологическое понятие, как государство. В это понятие можно включить и ряд признаков, не способ­ствующих выяснению сущности этого явления, что и де­лает буржуазная социология. Она включает в него в ка­честве существенных такие внешние признаки, как охрана порядка, безопасности граждан и т. п. Полу­чается, что государство это орган для охраны порядка и безопасности граждан. Подобные признаки, хотя они и характеризуют государство, не только не выясняют, но даже затемняют его сущность, т. е. то, что оно — орган господства одного класса над другим, выражение факта раскола общества на классы и т. д. Чтобы вы­явить, какие из указанных признаков понятия «государ­ство» существенны, а какие несущественны, необходимо подойти к нему с точки зрения развития, исследовать, как и когда оно возникло. Тогда станет ясно, что оно не всегда существовало, что в первобытном обществе не было государства, что оно появилось только с воз­никновением классов как орган угнетения одного класса другим и т. д. Иначе говоря, вне диалектического под­хода к явлениям трудно исследовать их сущность и вы­разить их в соответствующих понятиях.

Так же обстоит дело с таким понятием как капитал. Неудовлетворительность тех определений этого поня­тия, которые давались до Маркса буржуазными эконо­мистами, состояла в том, что в этих определениях капи­тал рассматривался как нечто вечное, а не возникшее в определенных исторических условиях. Марксу удалось дать истинное определение этого понятия только благо­даря тому, что он подошел к этому понятию историче­ски, он определил капитал как выражение определен­ных общественных отношений, возникших в конкретных исторических условиях.

Вне принципа развития невозможно дать определе­ние и таких естественнонаучных понятий как органиче­ский вид, клетка и множество других.

Вторая особенность учения формальной логики о по­нятии также обусловливает ограниченность ее подхода к данному вопросу. В познании, взятом во всей его сложности, мышление оперирует не готовыми, а разви­вающимися понятиями, оно имеет дело не с тождеством понятия и действительности, а с диалектически противо­речивым процессом совпадения одного с другим. А это значит, что понятия имеют свою историю, что для логи­ки важно исследовать не только отношение между гото­выми понятиями. Решающее значение для выяснения сущности познания имеет исследование логики движе­ния, развития, изменения понятий.

Этот новый подход к проблеме понятий, другие за­дачи исследования понятий связаны с иными, более глу­бокими способами и принципами обобщения. Короче говоря, кроме формально-логического, существует диа­лектический аспект анализа понятий, различие между ними не выдумано, а есть результат исторического раз­вития познания, прогрессирующего от менее сложных к более сложным задачам.

Диалектическая логика рассматривает понятие как отражение сущности, существенных, закономерных свя­зей предметов. Сущность вещей раскрывается путем обобщения. Понятие — это результат обобщения мас­сы единичных явлений, оно есть существенно общее, вскрываемое мышлением в отдельных вещах, явлениях. Здесь сразу возникает один из самых важных вопро­сов теории понятия — вопрос о соотношении общего и единичного в понятии, о диалектической природе понятия. Сущность вещей, а следовательно, и отражение ее в мыслях есть область диалектических противоречий. Вы­разить, определить сущность вещей — значит постиг­нуть вещи в их внутренних противоречиях, ибо противо­речия являются стимулом, источником развития вещей. Понятие как форма мышления и должно быть исследо­вано в свете этого коренного принципа, закона диалек­тической логики. И только на этой основе может быть понята и та более глубокая форма обобщения, которая присуща диалектической логике в отличие от логики формальной.

Ограниченность формальной логики заключается в том, что она своими способами обобщения не вскры­вает диалектические противоречия. В самом деле, обоб­щение— это обнаружение взаимосвязи, взаимоотноше­ния общего и единичного. Формальная логика, решая свои задачи, производит обобщения путем сравнения признаков вещей. Единичные признаки — это такие, ко­торые характерны лишь для данного предмета; общие — это признаки, одинаковые для многих предметов. Что­бы создать общее понятие, нужно вычесть, отвлечь те признаки, которые присущи единичным явлениям и оставить лишь признаки, общие для всего класса явле­ний. При этом способе обобщения общее противостоит единичному, многообразным единичным явлениям. Об­щее и единичное разделяются и изучаются каждое в от­дельности. Конечно, такое деление и изучение в отдель­ности признаков важно, оно необходимо для того, чтобы отличить один предмет от другого, единичные признаки от общих признаков, вид от рода и т. д.

При таком способе обобщения, однако, общее не вы­ступает как противоречивая сущность, как единство общего и единичного. Конечно, когда мы формально­логическим путем образуем понятие животного, то в нем обобщены признаки, общие всем представителям живот­ного мира, следовательно, это общее включает в себя единичное. Но, во-первых, формальная логика оставляет в стороне, не исследует противоречивого характера об­щего, не интересуется общим как единством противопо­ложностей; во-вторых, поскольку она трактует понятия лишь как совокупность признаков, а взаимоотношение общего и единичного также рассматривает лишь с точки зрения того, какие признаки, свойства присущи одному понятию и какие — другому, то для нее важна не диа­лектика общего и единичного, связи, переходы одного в другое, а их различие, обособление.

Такого рода обобщения Гегель называл «абстракт­ными всеобщностями», так как общее здесь выступает само по себе, а единичное само по себе, вне связи друг с другом, не как тождество противоположностей. Общее противостоит многообразному миру единичных явлений, а не включает его в себя диалектически, в «снятом» виде. Гегель указывал, что в таком случае «всякое мно­гообразие стоит вне понятия, и последнему присуща лишь форма абстрактной всеобщности...» (3). Он справед­ливо критиковал Канта за метафизическое противопо­ставление общего единичному, хотя он и подчеркивал положительную сторону учения последнего о синтетиче­ских суждениях, усматривая ее в том, что понятия в та­ких суждениях представляют синтез единичных призна­ков. Многообразие этих признаков остается не по ту сторону общего, а содержится в понятии.

Действительно, Кант полагал, что понятия, катего­рии — это «единство многообразия». Первое, что дано для априорного познания, с точки зрения Канта, — это многообразие наглядного представления. При помощи воображения это многообразие синтезируется, но этот синтез еще не есть знание. Третьим условием познания являются понятия, сообщающие единство этому синтезу.

Только с помощью понятий синтез, писал Кант, «может понимать что-либо в многообразии наглядного представ­ления, т. е. мыслить в нем объект» (4).

Видя в этом шаг вперед к диалектическому понима­нию понятий, Гегель вместе с тем подвергал резкой кри­тике Канта за то, что единство многообразия он считал результатом субъективной деятельности, что понятия это только условие, форма опыта, присущие априорно рассудку. Иначе говоря, с помощью понятий, катего­рий Кант выводит единство многообразия не из самого мира единичных вещей, а из чистого рассудка; это един­ство навязывается рассудком единичному, а не обоб­щается посредством исследования сущности единичного. В результате Кант разрывает общее и единичное, у него отсутствует связь, переход от одного к другому. Таким образом, он не вывел все следствия из правильного под­хода к понятиям как синтезу многообразного и не понял диалектической природы понятия.

По сравнению с Кантом Гегель сделал значительный шаг вперед в исследовании диалектической природы по­нятия. Он анализировал понятия как диалектическое единство противоположностей — общего и единичного (а также особенного), как выражение сущности, в кото­рой содержится богатство единичного, многообразного. Самым низшим представлением о всеобщем и его отно­шении к единичному Гегель считал такое, когда они противопоставляются друг другу как абсолютно чу­ждые. То всеобщее, утверждал он, которое «не имеет единичного внутри самого себя», «остается чуждым по­нятию». Такая абстракция не может постигнуть жизни, ибо «она не подпускает к своим продуктам единичность» и, таким образом, «проходит лишь к безжизненным и бездуховным, бесцветным и бессодержательным всеобщностям» (5).

Такому пониманию общего Гегель противопостав­ляет свой взгляд, согласно которому понятие есть кон­кретная всеобщность, т. е. такая всеобщность, которая, будучи определением сущности явлений, содержит в себе богатство единичного и в силу этого конкретно. Абстракция понятия, по Гегелю, — «не пустая абстракция от конечного, не бессодержательная и неопределенная всеобщность, а наполненная всеобщность» (6).

Положительное направление в исследовании понятия сочетается у Гегеля — отнюдь не диалектически — с его идеализмом. Гегель критиковал не только метафизиче­скую абсолютизацию различия между общим и единич­ным у Канта, но он отвергал и материалистический эле­мент, содержащийся в его взглядах, — утверждение о том, что понятия без наглядного созерцания пусты. Для идеалиста Гегеля был невыносим хотя бы намек на мысль о зависимости понятий от содержания единичных вещей. Гегель считал, что понятие есть нечто абсолют­ное и как таковое содержит в себе единичное в том смысле, что порождает его в процессе своего движения. Если по Канту общность привносится рассудком в мно­гообразие единичного, то по Гегелю она присуща са­мому понятию вследствие его абсолютности. Говоря о том, что не субъективная деятельность вносит единство в многообразие с помощью понятия, он заявляет, что общее (т. е. понятие) есть само абсолютное и что оно «как бы по своей доброте отпускает от себя единично­сти, чтобы они наслаждались своим бытием, и это же наслаждение само затем гонит их обратно в абсолютное единство» (7).

Нет смысла останавливаться на критике этих давно развенчанных идеалистических нелепостей. Понятия, разумеется, не есть нечто существующее до и помимо реальных объективных вещей. Они — форма отражения существенных, закономерных связей и отношений вещей в мышлении. Сущность вещей, отражаемая в понятиях, извлекается из самих вещей, из единичных, конкретных явлений и предметов. Сущность — свойство не понятия, а реальных явлений, лишь воспроизводимых понятием в сознании человека.

Это, однако, только одна сторона сущности вещей, резюмируемой в понятиях. Важно также понять диалек­тическую природу этой сущности. Диалектическая при­рода общего как выражения сущности, закона вещей заключается в том, что богатство единичного не гаснет в общем, а сохраняется. Такое обобщение существенно отличается от обобщения, в котором богатство единич­ного испаряется, и остается одна тощая абстракция.

Противники диалектической логики утверждают, что такое понимание природы общего ведет к превращению его в некую «метафизическую» сущность, которая по­рождает из своего лона мир реальных чувственных ве­щей. Для примера сошлемся на одну давно забытую книгу X. Житловского «Материализм и диалектическая логика». Ее автор пытается доказать несовместимость диалектической логики с материализмом. Он считает ее порождением гегельянской идеалистической философии. В этой книге содержатся избитые и ставшие затем па­тентованными аргументы против диалектической логики. Диалектическая логика, заявляет Житловский, под понятием «понимает не только сумму сходных призна­ков, присущих какому-либо роду явлений или вещей, но всю совокупность всех тех явлений и вещей, которая, охватывается нами одним общим именем. В этом смыс­ле понятие является не плодом абстрагирующей дея­тельности человеческого ума, но метафизической сущ­ностью (!—М. Р.), лежащей вне человеческого мышле­ния и по необходимости заключающей в себе не только сходные, но и все остальные признаки явлений и ве­щей, даже и такие, которые противоречат друг другу» (8). Если, рассуждает автор, идеалист Гегель понимает та­ким образом понятие, то это естественно, но как может марксист, стоящий на материалистической позиции, от­стаивать подобный взгляд на понятие? Под видом кри­тики Гегеля автор пытается опровергнуть марксистскую, т. е. диалектико-материалистическую трактовку науч­ных понятий и законов.

Положение о том, что понятие есть конкретная все­общность, т. е. такая всеобщность, которая синтезирует в себе богатство единичного, ничего общего не имеет с идеализмом. Разве случайно современный идеализм, выступая против этого положения, повторяет те же идеи, которые выдвинули некоторые «критики» диалек­тической логики пятьдесят лет назад? Разве не с этой же позиции старые и современные противники Маркса пытались и пытаются доказать, что стоимость, прибавочная стоимость, капитал и проч. — это «фантомы», призраки болезненного воображения, что законы капи­талистического производства, открытые и обоснованные Марксом и развитые Лениным, — это «метафизическая сущность», витающая над миром реальных эмпириче­ских вещей?

В действительности указанное положение о природе понятий есть результат и выражение глубокого диалектикоматериалистического проникновения в сущность и законы познания и дает логическую основу для пра­вильного понимания всех научных понятий. В. И. Ленин отстаивал и развивал этот научный взгляд на понятие. Формулу о том, что всеобщее это нечто конкретное, включающее богатство единичного, Ленин называл «пре­красной формулой». Он писал: «„Не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного" (все богатство особого и отдельного!)!!» (9). В других ме­стах «Философских тетрадей» Ленин, стремясь подчерк­нуть диалектическое взаимопроникновение общего и от­дельного, говорит о том, что «всеобщее есть отдельное», «отдельное есть всеобщее» (10) и т. д.

Чтобы постигнуть эту диалектическую природу понятия, необходимо понимать ее не как «сумму сходных признаков», а глубже, как конкретное единство общего и отдельного. Конечно, в обобщении имеет место и вы­деление сходных признаков, принадлежащих многим явлениям. Этого выделения достаточно, чтобы показать различие между отдельным и общим. Но научное обоб­щение и формулирование понятий значительно сложнее: это такое обобщение, которое познает сущность, законо­мерность развития вещей, т. е. сущность, которая вы­ражает основное, закономерное в любом единичном яв­лении. А это значит, что научное обобщение не просто выделяет сходные признаки в единичном, а берет такие его признаки, стороны, свойства, которые составляют саму природу его существования, неотъемлемую от него, определяющую его развитие и т. д. Вследствие этого об­щее, фиксируемое в понятиях, больше, чем сумма при­знаков и не сводимо чисто количественным путем к ним; общее — это закон, сущность единичных явлений, т. е. нечто качественно иное по сравнению с простой суммой признаков отдельных вещей.

Например, когда мы анализируем такое явление как империализм и определяем его как монополистический капитализм, то мы делаем обобщение, которое не толь­ко фиксирует нечто сходное в массе экономических про­цессов, но и вскрывает сущность этого явления. В этом смысле понятие «монополия» есть всеобщее, воплощаю­щее в себе «богатство особенного, индивидуального, от­дельного», и в этом сила данного научного понятия. Ибо, как бы ни отличались и как бы многообразны ни были различные единичные проявления империализма, все они находят свое объяснение в этой сущности. Если бы по­знание, двигаясь к общему, утратило на своем пути бо­гатство отдельного, то оно не достигло бы основной цели, — раскрытия сущности, понятия были бы суммой некоторых сходных признаков ряда вещей и только. В действительности же в этом движении познание не утрачивает, а, напротив, концентрирует, сгущает много­образие конкретного, особенного и благодаря этому охватывает его сущность, закон. Как увидим дальше, эта черта познания имеет важное значение для понима­ния соотношения между объемом и содержанием поня­тия.

Таким образом, понятие в диалектической логике есть единство противоположностей: будучи общим, оно выражает вследствие этого сущность единичного, отдель­ного, и в этом смысле общее есть отдельное; будучи во­площением богатства единичного, поднимаясь от еди­ничного к всеобщему, понятие в силу этого выражает не просто общие признаки единичного, а общее как сущ­ность, как закон, и в этом смысле единичное есть общее. Почему так важен этот аспект исследования понятия диалектической логикой? Диалектическая трактовка по­нятия как взаимопроникновения общего и единичного лишает всякой почвы утверждения об отсутствии пере­хода от единичного к общему и обратно — от общего к единичному, о наличии якобы неразрешимого противо­речия между ними. Конечно, если понятие рассматривать только как общее, а единичное явление только как еди­ничное, то, действительно, невозможно найти перехода от одного к другому.

Если же диалектически понимать понятие, то про­блема перехода от единичного к общему и от общего к единичному разрешается естественным путем. Чем глуб­же и точнее постигает мышление взаимопереход единич­ного и общего, тем плодотворнее будут наши суждения о вещах и процессах, тем легче будет разобраться в многочисленных противоречиях, возникающих в ходе по­знания.

В свете этого значения диалектического подхода к понятию следует подчеркнуть особенно два момента, конкретизирующие приведенное выше общее сообра­жение.

1. Взаимоотношение противоположностей общего и единичного таково, что они в известном смысле состав­ляют единство, тождество. Так как понятие как общее есть отражение сущности единичного и общее, таким образом, находится в единстве с единичным, то именно поэтому оно служит опорным пунктом познания окру­жающего нас мира. Мы отправляемся в длительный и трудный путь познания от единичного, отдельного, затем переходим к общему, резюмируемому в понятиях, для того, чтобы снова вернуться к единичному и взглянуть на него с высоты общего как сущности того, что мы воспринимаем непосредственно. Благодаря тому, что по­нятие выражает богатство отдельного, как бы разно­образно и различно ни было это отдельное, обобщаемое в понятии, оно находит в нем отражение, притом отра­жение не внешнее, а существенное. Поэтому мы можем в полной мере, так сказать, довериться понятию (если оно, разумеется, научное понятие), зная, что при оценке или характеристике того или иного отдельного факта оно нас не только не подведет, но поможет правильно понять его.

Проиллюстрируем это на некоторых примерах. Известно что философское понятие материи обобщает миллиарды отдельных проявлений материальной сущ­ности природы, но обобщает не с точки зрения конкретного физического строения материи, а с позиции основ­ного гносеологического вопроса. Соответственно этому понятие Материи определяется как объективная реаль­ность, существующая независимо от человеческого со­знания. Здесь, несомненно, выражено общее свойство бесконечных видов и проявлений материи. Но это не просто общее свойство, а свойство, отражающее в гносеологическом аспекте главное и решающее, т. е. то, что она существует независимо от нашего сознания, есть объективная реальность. В. И. Ленин говорил, что это «единственное «свойство» материи, с признанием которого связан философский материализм» (11).

В чем же глубина и сила этого понятия, делающая его подлинным «опорным пунктом» нашего познания?, В том, что в нем такие противоположности как беско­нечные единичные проявления материи и всеобщее вы­ражение их сущности связаны воедино. Непонимание этой диалектической природы понятия материи приво­дит к тому, что открытие новых видов материи, каковы электрон, протон, нейтрон и т. п., которые по некоторым своим признакам противоречат ранее известным видам материи (отсутствие неизменной массы, новые законо­мерности движения микрочастиц по сравнению с макро­объектами и др.) породило у ряда естествоиспытателей мысль о нематериальном характере вновь открытых частиц. Между тем материя как философская категория отражает сущность всякого вида материи, как бы ни отличались они друг от друга по тем или иным физиче­ским признакам и свойствам. На этом и основано наше неограниченное доверие к понятию материи, ибо оно схватывает сущность беспредельного множества единич­ных проявлений материального мира. Мы взяли в качестве примера одно из философских понятий, которое предельно широко по объему своего обобщения. Но значение понятия для познания единич­ного можно было бы продемонстрировать и на менее широких понятиях, с которыми имеют дело специальные науки, например общественные науки. Известно, какое актуальное значение в современных условиях строи­тельства социализма в ряде стран приобрел вопрос о соотношении общих и специфических путей революцион­ного преобразования общества. Понятие диктатуры про­летариата, политической власти рабочего класса выра­жает то общее, существенное и закономерное, что при­суще всем единичным, особенным проявлениям социа­листического строительства. Завоевание власти рабочим классом — это главное условие, без которого немыслимо уничтожение капиталистического строя и создание но­вого общества. Следовательно, и понятие диктатуры пролетариата есть не абстрактная, а конкретная все­общность, включающая в себя богатство единичного и особенного. Какими бы конкретными и специфическими чертами ни отличались пути и формы завоевания поли­тической власти рабочим классом, а затем и строитель­ства социализма, эти черты обобщены в понятии дикта­туры пролетариата как своей сущности. Поэтому дан­ное научное понятие представляет единство, тождество общего, т. е. всех форм социалистического преобразова­ния,— и единичного, особенного, — т. е. каждой отдель­ной формы, осуществляемой в какой-либо стране. Вот почему отношение к диктатуре пролетариата является тем оселком, на котором испытывается идеологическая и политическая ценность тех или других концепций со­циализма. Не случайно ревизионисты различных мастей нападают именно на тезис об общности путей и форм строительства социализма, ибо как раз общность вопло­щает в себе сущность этого процесса, а ревизионизм подвергает пересмотру не частное, а сущность, главное. Таким образом, единство, тождество общего и от­дельного в понятиях объясняет их значение как узловых пунктов воспроизведения в мышлении существенных связей и отношений явлений.

2. Взаимоотношение диалектических противополож­ностей общего и единичного таково, что они не только в известном смысле тождественны, но и различны, проти­воречивы. Общее не может непосредственно совпадать с единичным, как и единичное, отдельное не может быть простым, непосредственным проявлением общего. Не противоречит ли это положению о том, что всеобщее во­площает в себе богатство отдельного, что многообразие единичного не угасает в общем, а воплощается в нем? Не означает ли это, что многообразие единичного остает­ся по ту сторону общего? Конечно, нет. Утверждая, что понятие есть синтез множества единичных явлений и в этом смысле оно единство общего и единичного, мы име­ем в виду только то, что понятие выражает сущность различных и многообразных по своему непосредствен­ному бытию единичных явлений. Когда Лейбниц, прогу­ливаясь по саду, доказывал своим спутникам, что нет ни одного листа, который был бы подобен во всем другим листьям, он был, безусловно, прав. И тем не менее имеется общее понятие листа, или если подойти к этому явлению с точки зрения его физиологических функций и обоб­щить их в понятии листа как «органа фотосинтеза», то необходимо признать и это общее понятие. Несмотря на огромное морфологическое разнообразие листьев, эти понятия включают в себя богатство отдельного, выра­жают их сущность. Или еще пример: цена на один и тот же товар колеблется; она, как правило, не совпадает с его стоимостью, но несмотря на различие и противоре­чие единичных цен товара, понятие стоимости выражает их сущность, субстанцию, т. е. количество общественно-необходимого труда, затраченного на их производство. Конечно, здесь нам могут возразить, что в понятие листа, стоимости не включены такие признаки единич­ного как, допустим, круглость или овальность листа, высокая или низкая цена на данный товар и т. п. Но, во-первых, дело в том, что понятие есть отражение су­щественного, необходимого, закономерного в массе яв­лений и поэтому оно не включает в себя случайное, ибо познать явления, значит познать их необходимость и за­кономерность. Понятие как всеобщее — это воплощение богатства существенных свойств, связей и отношений ве­щей, такие же признаки единичного, каковы колебание цен на товар и т. п., по отношению к сущности товара суть случайности. Далее, хотя всеобщее как выражение сущности единичного и не включает в себя непосред­ственно индивидуальную форму своего выражения, оно проявляется через нее и находит свое преломление толь­ко через то, что многообразно, отлично друг от друга, имеет свои индивидуальные свойства. Ибо само это все­общее как форма познания сущности извлечено путем анализа из многообразных единичных вещей, в которых сущность не отделена ни пространственно, ни как-ни­будь иначе, от своего индивидуального выражения, а слита с ним в нечто цельное, внешне неразличимое.

Указанное дает ответ на поставленный выше вопрос о том, не отрицает ли утверждение о противоположности общего и единичного тезиса о том, что общее представ­ляет собой концентрированное выражение богатства единичного, отдельного. Они не только не отрицают, но предполагают друг друга: нет единства общего и еди­ничного вне их противоположности и, наоборот, не может быть противоположности единичного и общего вне их единства.

Вместе с тем то, что общее и единичное как противопо­ложности находятся в понятии в единстве, не дает осно­ваний для игнорирования момента их противоречивости. Противоречие состоит в том, что общее, т. е. сущность, не может иметь однозначного выражения в единичном, поскольку оно отвлечено от массы отдельных явлений, каждое из которых имеет свои индивидуальные свой­ства. И хотя в этих последних проявляется их общая сущность, их закон, они не перестают от этого быть своеобразными, специфическими, индивидуальными.

Учет противоречия между общим и единичным в по­нятии, подобно учету их единства, имеет очень важное значение для познания. Понятие есть концентрирован­ное выражение в мышлении сущности единичного, по­этому поскольку общее это результат обобщения еди­ничного, то следует учитывать момент противоречия между общим и единичным и в процессе познания выра­жать первое через второе, конкретизировать понятие в применении к единичному.

Понятие — это опорный пункт познания, но оно мо­жет превратиться в источник ошибок и заблуждений, если игнорировать противоречие, содержащееся в нем в силу самой его природы как общего, если забыть, что всеобщее в реальной действительности выступает в фор­ме единичного, конкретного, специфического. Так как в понятии как общем схвачено единство многообразных, часто противоречивых явлений, то только анализ момен­та противоречивости общего и единичного в рамках их единства дает возможность правильно применить дан­ное понятие к отдельному явлению. Например, разве не игнорирование этого момента служит одним из источников тех ошибочных выводов, которые делают некоторые современные физики в отно­шении ряда понятий — материи, причинности, простран­ства и времени и т. д.? Наталкиваясь на тот факт, что эти понятия нередко обобщают процессы с противоре­чивыми свойствами (например, проявление причинности в макромире и микромире существенно отличны), эти ученые, вместо того чтобы учесть богатство единичного, воплощенного в этих понятиях, отбрасывают последние, считают их неприменимыми к некоторым явлениям на том основании, что проявление их в различных процес­сах не похожи друг на друга. Выше было показано на примере понятия материи значение момента единства общего и единичного. Теперь, говоря о значении момен­та противоречия общего и единичного для познания, мы подчеркиваем, что нельзя просто подставлять общее под единичное, а нужно конкретизировать общее в примене­нии к отдельному. В примере с понятием материи мы должны учитывать, что материя существует и в виде не­бесных планет и в виде электрона и протона; матери­альны по своей природе и вещество и свет, материально и то, что обладает относительно неизменной и изменчи­вой массой и т. д. Если момент единства общего и еди­ничного (или особенного) в понятии объединяет, связы­вает многообразные явления посредством отыскания их сущности, то момент противоречия общего и особенного в понятии как бы расщепляет единую сущность на много­численные ее выражения и проявления. В первом случае мышление выделяет то общее, единое, что выражает сущность многих явлений, во втором случае оно иссле­дует особенное проявление единого, общего в различных его формах, ибо иначе невозможно понять особенное, отдельное.

Маркс указывал, что сильная сторона экономиче­ского анализа Рикардо — опора на понятие стоимости — при анализе явлений капиталистического производства превращалась в слабость, когда он пытался это понятие непосредственно подставлять под многообразные явле­ния, без учета того, что в разных и, что особенно важно подчеркнуть, в развивающихся явлениях и процессах оно выражается по-разному, неодинаково. Такое опери­рование понятием стоимости, основанное на игнорирова­нии момента противоречия общего и единичного в поня­тии, порождало, по словам Маркса, ложную метафизику, схоластику, «которая делает мучительные усилия, чтобы вывести неопровержимые эмпирические явления непо­средственно, путем простой формальной абстракции, из общего закона или же чтобы хитроумно подогнать их под этот закон» (12).

В. И. Ленин придавал огромное значение понятию пролетарского интернационализма, как выражению общих задач рабочего класса всего мира в борьбе за революционное преобразование общества. Одновре­менно Ленин подчеркивал важность учета и специфиче­ских, национальных задач рабочего класса каждой от­дельной страны. Он требовал «исследовать, изучить, отыскать, угадать, схватить национально-особенное, на­ционально-специфическое в конкретных подходах ка­ждой страны к разрешению единой интернациональной задачи...» (13). Игнорирование этой стороны всякого науч­ного понятия, закона есть основа догматизма в теории и практической деятельности.

Метафизическое понимание соотношения между об­щим и единичным Маркс называл «формальной абстрак­цией». Под последней он разумеет такой подход к об­щему, который игнорирует главное при определении по­нятия: момент развития, историзма, вследствие чего не­избежно исчезает и противоречие между общим и осо­бенным. Общее в таком случае превращается в чисто формальное объединение каких-то одинаковых свойств единичных эмпирических явлений. При объяснении вза­имоотношения этих явлений ничего не остается как ис­кать сходство единичного с общим. Это и есть формаль­ное подведение единичного под общее.

В силу всеобщего характера развития, изменения со­отношение между общим и единичным не статично. Оно модифицируется в зависимости от изменения условий, в которых проявляется одна и та же сущность явлений. Например, соотношение между стоимостью и ценой в условиях домонополистического капитализма таково, что всеобщее (т. е. стоимость) находит свое эмпириче­ское выражение в свободных ценах, а в условиях моно­полистического капитализма последние вытесняются мо­нопольными ценами. Но сущность и тех и других — одна и та же, т. е. стоимость. С точки зрения «формальной абстракции» понять такое противоречие общего и еди­ничного невозможно.

Итак, рассматривая понятия как синтез многообраз­ного единичного, «как единство противоположностей», диалектическая логика представляет их не в качестве абстракций, лишенных богатства реального мира, а как наполненные конкретным содержанием, как действи­тельно конкретные всеобщности. Из такого подхода к понятиям вытекает ряд важных следствий, к анализу которых мы сейчас перейдем.

Соотношение содержания и объема понятия

Подход к понятию как единству противоположностей общего и единичного позволяет правильно решить во­прос о том, как соотносятся между собой объем и содер­жание понятий. Как известно, традиционная логика формулирует закон обратного отношения между объе­мом и содержанием. Согласно этому закону, чем больше объем понятия, тем беднее его содержание и, наоборот, чем меньше объем его, тем богаче содержание понятия.

Этот закон обратного отношения между объемом и содержанием понятия вполне уместен в формальной ло­гике и соответствует ее задачам. Он основан на подходе к понятию как совокупности признаков, на специфиче­ских принципах обобщения в формальной логике. Так как существо этого обобщения заключается в том, что более широкие по объему понятия образуются путем исключения признаков, присущих только данным груп­пам предметов, то естественным результатом роста объема обобщения явится уменьшение содержания поня­тий, в которых резюмируется его результат. В понятии животного, например, исключены признаки, присущие -единичным животным, их видам и родам, и сохранены только признаки, общие для всех видов и родов живот­ных. Наиболее общее понятие с этой точки зрения, т. е. с точки зрения количества признаков, содержащихся в нем, конечно, беднее, чем менее общее понятие.

Этот закон формальной логики, находя свое необхо­димое применение там, где вопрос сводится к различе­нию единичного, особенного и общего, нельзя применить тогда, когда обобщения направлены на все более и бо­лее глубокое отражение действительности, сущности яв­лений. Ибо наиболее общие понятия вследствие того, что они отражают сущность наибольшего количества явле­ний, представляют собой и наиболее богатые по своему содержанию понятия. Здесь соотношение между объемом и содержанием понятий прямо противоположное тому, что имеет место в традиционной логике.

Некоторые логики считают такой подход к понятиям гегельянским. Такой позиции придерживается, напри­мер, К. Бакрадзе в книге «Логика». Он утверждает, что только с точки зрения Гегеля «обобщение понятия не делает его содержание беднее». Для подтверждения идеалистического характера этого положения он ссылается на абсолютную идею Гегеля. Однако анализ этого вопроса показывает, что абсолютная идея Гегеля здесь не причем. Но дело не в Гегеле, а в том, как ре­шается этот вопрос с точки зрения марксизма.

К. Бакрадзе признает, что марксистская философия рассматривает понятие как единство общего и единич­ного. Но далее он заявляет: «Но это вовсе не означает того, что понятие, как отражение сущности предметов, было бы единством общего и единичного» (14). Он прихо­дит к выводу, что и с точки зрения марксизма, а не только формальной логики, содержание понятия тем беднее, чем оно шире по объему.

Трудно представить, как можно, согласившись с тем, что понятие есть единство общего и единичного, отри­цать затем это по отношению к понятию как отражению сущности. Сущность и выражается в общем, но общее, как было показано, есть единство общего и единичного. Именно в понятии как сущности отражается богатство единичного. Признать одно и отрицать другое — значит быть логически непоследовательным.

Рассмотрим, однако, вопрос по существу: действи­тельно ли и с точки зрения марксизма содержание по­нятия тем беднее, чем оно шире по объему? Как известно, развитие каждой отдельной науки, научного познания в целом идет в направлении ко все более широким обобщениям, к открытию все более широко действующих общих законов объективного мира. Эта тенденция представляет собой закон познания. В дальнейшем этот вопрос будет специально рассмотрен в связи с пробле­мой суждения в диалектической логике. Сейчас важно лишь указать на него.

В подтверждение указанного закона познания можно сослаться на развитие науки за последнее полстолетие. Особенно быстро происходил и поныне продолжается процесс развития и изменения представлений об окру­жающем мире в физике. Развитие от классической ме­ханики, имевшей своим объектом лишь одну, притом простейшую — механическую форму движения, — к кван­товой механике, преодолевшей узкие механистические го­ризонты подхода к строению материи и законов ее дви­жения, представляет собой как нельзя более яркое про­явление рассматриваемого нами стремления познания ко все более широким и глубоким обобщениям. (С пози­ции некоторых логиков подчеркнутое словосочетание не­допустимо: ибо если обобщения «более широкие», то эти слова нужно сочетать со словами «более бедные».) Объ­ем понятий, с которыми имеет дело квантовая механика, шире, больше, чем в понятиях классической механики. Закономерности классической механики «сняты», стали частным, предельным случаем более общих закономер­ностей, исследуемых квантовой механикой. Такое же соотношение существует между понятиями эвклидовой геометрии и современными понятиями неэвклидовых геометрий, между учением классической механики о пространстве и времени и учением современной теории относительности и т. д.

Как же можно утверждать после этого, что понятия и законы современной физики, в которую понятия и за­коны классической физики в целом включены лишь как относящиеся к определенному кругу явлений, беднее по содержанию по сравнению с последними? Как видно, с ростом степени обобщения, с вовлечением в орбиту на­учного анализа все новых и новых свойств материаль­ного мира понятия о нем становятся более глубокими и содержательными, а не наоборот. Что же такое содержание понятия с точки зрения диалектической логики? В традиционной логике под со­держанием понимаются признаки, характеризующие предмет. Более общее понятие по сравнению с менее об­щим отличается меньшим количеством признаков, отра­жаемых в нем. В действительности же, когда речь идет о понятиях в более глубоком смысле этого слова, то под их содержанием нужно подразумевать сущность, зако­номерные связи и отношения вещей, отражаемые и схва­тываемые понятием. И тогда становится ясно, что содер­жание понятия зависит не от количества признаков, а от степени проникновения в сущность, в закономерности1 объективного мира. И так как последние познаются через обобщение, то поступательное развитие познания? по пути обобщения явлений объективного мира не обедняет, а, напротив, обогащает содержание понятий. Если бы это было не так, то, например, законы диалектики, являющиеся наиболее общими из всех законов науки, были бы самыми бедными по своему содержанию. На деле же их сила и значение не только в их наибольшей общности, что делает возможным использование их в качестве всеобщего метода познания и практической деятельности, но также в том, что они, будучи всеобщими законами движения, развития, неизмеримо богаче от­дельного вида движения, изучаемого той или иной нау­кой.

Или вот еще один пример. Маркс наряду с откры­тием двойственного характера труда считал лучшим в первом томе «Капитала» исследование прибавочной стоимости в общей форме, независимо от ее особых проявлений (15). Именно при исследовании прибавочной стоимости он вскрыл сущность капитала, самое глубокое его содержание. В понятии прибавочной стоимости, а не в менее общих понятиях торговой прибыли, земельной ренты, процента выражена тайна капиталистической эксплуатации. Содержание этих понятий нельзя уяснить без категории прибавочной стоимости. Поэтому содер­жание понятия торговой прибыли, ренты беднее более общего понятия прибавочной стоимости. С переходом от понятий торговой прибыли, процента, ренты и т. п. к общему понятию прибавочной стоимости объем понятия увеличивается, так как оно охватывает более широкий круг явлений, т. е. все особые формы прибыли. Но так как это более общее понятие образуется не путем исклю­чения признаков, присущих каждой особой форме при­были, а путем обобщения сущности и закономерных связей всех этих частных форм прибыли, то содержание его неизмеримо увеличивается, обогащается, углубляется по сравнению с каждой отдельной формой. Исследовав прибавочную стоимость независимо от отдельных ее проявлений и сформулировав понятие о прибавочной стоимости, Маркс открыл основной закон капиталисти­ческого способа производства, действующий везде, ка­кие бы особые формы он ни принимал в той или другой сфере этого способа производства.

Этим объясняется, почему Маркс придавал такое важное значение исследованию общего понятия приба­вочной стоимости. Он видел слабость своих предшест­венников— Смита и Рикардо — в том, что, стремясь ис­следовать сущность прибыли, они никак не могли от­влечься от особых ее форм. Из этого у них возникали неразрешимые противоречия, подобно тому, например, как если бы признаки и свойства особого вида материи выдавались за всеобщие. Значение общих понятий со­стоит в том, что они обобщают действительно сущест­венные связи и отношения вещей, позволяя различать существенное и несущественное. Они не могли бы иметь такого значения, если бы с увеличением объема понятий уменьшалось, обеднялось их содержание. Поэтому Маркс упрекал Смита и Рикардо не за то, что они слишком далеко заходили по пути абстрагирования, обобщения, а за недостаток абстракции, за неумение формулировать необходимые общие понятия.

Значением и ролью более общих и широких понятий объясняется и такой факт, множество раз подтвержден­ный историей науки, что только тогда, когда такие поня­тия формулировались, преодолевались противоречия, неувязки, возникавшие до этого на базе менее широких понятий и законов, и то, что ранее было необъяснимо, получало свое естественное объяснение.

Таким образом, с точки зрения диалектической ло­гики существует прямая зависимость содержания поня­тий, принципов, законов от роста обобщения: содержа­ние понятий развивается, углубляется на базе развития обобщающей силы познания.

Понятия как форма выражения диалектического развития, изменения объективного мира

Мы подходим теперь к одному из главных, если не самому главному вопросу диалектической логики. До сих пор понятие анализировалось главным образом с точки зрения его диалектической структуры, но не в его дина­мичности, не в движении. Анализ диалектической струк­туры понятия составляет предпосылку для решения центрального вопроса о развитии, движении понятий.

Выше было указано, что главная проблема позна­ния — познание объективного мира в непрерывном дви­жении, развитии и изменении. В применении к понятию эта проблема стоит так: можно ли в понятиях выразить подвижность, изменчивость реальной действительности, схватить ее бесконечные переходы, превращения? Именно этот вопрос сформулирован как главный в ленинских словах, взятых нами в качестве эпиграфа к книге.

Это несомненно один из труднейших вопросов, над которым бьется философская мысль в течение многих веков. Трудность его состоит в том, что понятия, как и прочие формы мышления, неизбежно огрубляют явления объективной реальности. Эти явления в своих реальных взаимосвязях и взаимопереходах настолько сложны, что выразить их в мышлении абсолютно адекватно невоз­можно. С одной стороны, явления устойчивы, постоянны, с другой стороны, они одновременно подвижны, измен­чивы и находятся в процессе перехода из одного состоя­ния в другое. Поэтому указанную трудность познания можно свести к следующей проблеме: способны ли наши понятия выразить это противоречивое состояние вещи — ее устойчивость и изменчивость, ее постоянство и пере­ход в нечто другое?

Формальная логика, как уже говорилось, берет одну сторону данной проблемы — устойчивость, постоянство вещи — и исследует понятия преимущественно под этим углом зрения. Диалектическая логика должна взять и исследовать проблему в целом, в неразрывной связи устойчивости и изменчивости вещей и отражения этой связи в понятиях. Здесь, на этом вопросе, должна быть доказана способность диалектической логики быть выс­шей формой логического мышления по сравнению с фор­мальной логикой.

Идеалистическая философия XX в. продемонстриро­вала полную беспомощность в решении этого главного вопроса логики. Нельзя сказать, что она обходила его стороной, не пыталась к нему подойти. Но беря этот вопрос, она застревала в той или иной односторонности, абсолютизируя или устойчивость, или изменчивость, и делала ошибочные заключения о роли понятия. Если обобщить основные тенденции в подходе к указанной проблеме, то можно выделить две точки зрения, два подхода к ней.

Первая точка зрения заключается в том, что разви­тие, изменение признаются, но отрицается возможность выразить их в форме понятий. Эта точка зрения пред­ставлена Бергсоном, Джемсом и другими философами. Наиболее ярко выразил тенденцию, характерную для этой точки зрения, Бергсон.

Правда, он не отказывается вовсе от понятий, но счи­тает, что они пригодны лишь для чисто практических целей. Там, где человек подчиняется своим практиче­ским целям, там невозможно обойтись без понятий. В этой области познанию нужно отвечать на вопросы по принципу «да» или «нет». Но такое познание, на взгляд Бергсона, имеет «корыстный» характер и не способно выразить движение. Философское же познание бескоры­стно и не подчинено практическим целям. Бессилие разума и понятий, по Бергсону, заключается в том, что разум способен отразить только прерывное, но не связь и переходы из одного состояния в другое.

«В живой подвижности вещей, — говорит он, — разум старается отметить реальные или возможные остановки; он отмечает отправления и прибытия — это все, что имеет значение для мысли человека, поскольку она яв­ляется мыслью только человеческой. Схватить то, что происходит в промежутке, превышает человеческое. Но философия не может быть ничем иным, как только усилием к тому, чтобы перейти за человеческое состоя­ние» (16).

Чтобы понять эту мысль Бергсона, нужно кратко из­ложить его концепцию изменчивости, движения. Движе­ние, изменчивость, по Бергсону, это некая мистическая «длительность», совершающаяся не в реальных объек­тах, а в сознании человека. В материальном мире все только прерывно, все состоит из несвязанных между со­бой частей. Лишь сознание, причем не рациональное, а иррациональное, с помощью интуиции схватывает и творит длительность, изменчивость. Поэтому Бергсон признает в сущности одну реальность — реальность собственной мыслящей личности. «Существует по меньшей мере, — пишет он, — одна реальность, которую все мы схватываем изнутри, путем интуиции, а не простым анализом. Это — наша собственная личность в ее истечений во времени. Это наше я, которое длится» (17). Итак, согласно Бергсону, движения, изменчивости в природе, собственно, нет, а есть лишь мертвые, неподвижные состояния, которые расположены в пространстве друг подле друга. Мыслящая личность «входит" в это мертвое царство и с помощью интуиции создает изменчивость, приводя неподвижные состояния в движе­ние, изменение. В чем смысл, какова природа этой изменчивости как длительности — об этом Бергсон ничего не говорит. Например, спектр, где цвета нечувствительно переходят один в другой, несколько приближается к тому, что он называет длительностью. «Но последовательные оттенки спектра все же останутся внешними друг другу, — пишет он. — Они рядополагаются. Они занимают пространство. Чистая же длительность, напротив, исключает всякое представление о рядоположенности, взаимной внешности и протяженности» (18).

Иначе говоря, движение, изменчивость с этой точки зрения исключает момент прерывности, покоя, относи­тельно устойчивого состояния. Именно в этом, по Берг­сону, корень бессилия понятия. Он не может преодолеть метафизический взгляд, по которому понятия способны фиксировать только покой, только прерывное. А вследствие того, что в движении, изменчивости нет якобы этого момента, то понятия бессильны выразить движе­ние. Мышление понятиями имеет, по Бергсону, «кинема­тографический характер(19). Понятия подобны отдельным кинокадрам, они дают снимки застывших вещей. По­этому и физика представляет из себя «испорченную логику» (20), так как она имеет дело с материей, в которой нет изменчивости в виде мистической «длительности".

Концепция Бергсона представляет собой вариант философии, признающей движение и изменчивость, но последние в вей так идеалистически обработаны, что дви­жение, согласно этой концепции, и реальное, действи­тельное движение ничего общего не имеют друг с другом. Призвание изменчивости в этой концепции берется в ка­честве основания для отрицания за понятиями способности отразить, выразить движение, развитие.

Джемс, превозносивший авторитет Бергсона, также из факта изменчивости, текучести действительности приходил к выводу о бесполезности понятий. Он говорил, что понятия «останавливают поток жизни» (21), посредством их нельзя изобразить движение. При этом он не представлял себе иного подхода к ним, кроме формально-логического. «Для логики понятий, —писал он, — тождественное есть только тождественное» (22).

Сторонники второй точки зрения по существу абсо­лютизируют покой и считают понятия «твердыми безжиз­ненными формами жизни». Слова, взятые в кавычки, принадлежат немецкому неокантианцу Г. Риккерту, бо­ровшемуся против так называемой философии жизни и выразившему другую точку зрения на понятия. Риккёрт видел заслугу иррационалистов в том, что они-де огра­ничивают мир рационалистов вроде автора «Системы природы», т. е. что они враждебны материализму, ярким представителем которого был П. Гольбах. Заслуга «фи­лософов жизни», говорил Риккерт, в том, что они оставляют место и для «иной жизни», т. е. для потусто­роннего. Несомненно, Риккерт хорошо понял своих про­тивников, ратующих на словах за «жизнь», но, подобно ему самому, имевших в виду некую «иную» жизнь. По­этому-то он — «сторонник» понятий — ценит «освобож­дающее деяние» иррационалистов, воздвигнувших гра­ницу применению научных понятий к объяснению посю­стороннего мира (23). Короче, и идеалистические противники понятий, и идеалистические «сторонники» понятий тро­гательно сходятся в борьбе против материализма.

Риккерт, однако, резко критикует Бергсона и других представителей «философии жизни» за отрицание поня­тий. Он говорит, что положение о том, что жизнь не может быть выражена с помощью понятий, ведет к произволу в философии: блестки такого философского покрывала ветер будет развевать взад и вперёд как ему заблагорассудится. Ни естественные науки, ни философия, заявляет он, немыслимы без понятий.

Но понятия он признает ценой полного отказа от исследования реальной жизни. Последнюю он относит к области одного созерцания, представления, в которой нет подлинной реальности. Он не отрицает, что созерцаемая жизнь есть поток, движение и т. п., но имение поэтому не она есть объект науки и философии. Такой объект находится вне жизни, в том, что не есть движение, поток, изменение. Понятия как форму он противопоставляет жизни как содержанию. Форма неподвижна, тверда, неизменчива. Так как жизнь текуча, изменчива, то не она составляет объект неподвижных мыслительных форм. «Поскольку фактор формального, — пишет ос­тановится противоположностью содержания, одновременно с этим он же становится и противоположностю жизни… Всякая жизнь течет непрерывно. Форма же, наоборот, означает ограничение, она сама и есть ставимая граница. Жизнь находится в постоянном движении, форма же противополагает ему что-то твердое и непо­движное» (24).

Жизнь и мышление о жизни — это, по Риккерту, разные вещи, но не в том смысле, что первое существует реально, а второе как отражение этой реальности в мышлении. Различны они потому, что мышление ищет действительную основу не в жизни, а в чем-то «ином», в мире ценностей, религиозного и т. п. «Поскольку мы стремимся к науке о жизни, — заявляет он, — мы нуждаемся в твердых безжизненных формах жизни. Не необходимо искать их в реальном. Там, быть может, он никогда нам не встретятся. По отношению к действ тельному, думается, должно сохранять свою истинное положение Гераклита, что все течет, и поэтому-то реальное называется жизненным. В этом философ» жизни права. Все действительное протекает в гетерогенном континууме содержания. Тем необходимее становится признание «нереального» мира форм, которые сами уже не могут мыслиться живыми даже в том слу­чае, когда они осуществляют мир форм жизни» (25).

Из сказанного ясно, что представители разбираемой концепции признают изменчивость только в том, что не существенно. То же, что существенно, действительно, реально, то неподвижно, неизменно. Абсолютизация мо­мента покоя, устойчивости — характерная черта их взглядов.

Таким образом, представители первой и второй точек зрения приходят к одному и тому же результату, но различными путями: жизнь и логические понятия о развивающейся, изменяющейся жизни, действительно­сти несовместимы. Выводы они делают из этого разные. Первые отрицают понятия во имя идеалистически пони­маемой жизни, так как понятия могут быть только «не­изменными», «безжизненными». Вторые во имя понятий, которые они также представляют в виде «безжизненных форм», отрицают реальную жизнь и ищут ее исключи­тельно в мире неподвижных и нереальных форм. Одни признают только изменчивость и на этом основании от­вергают понятия, другие абсолютизируют устойчивость и на этом основании признают понятия. Для тех и дру­гих понятия — область покоя, неизменности, раз навсе­гда данного. Что касается современной идеалистической филосо­фия, то она — по крайней мере это относится к большин­ству ее течений и школ — и не ставит вопроса о способности понятий отразить развивающуюся действительность. В этом факте проявляется стремление уйти от коренных проблем логики. Современная идеалистическая философия, особенно логические позитивисты, разру­шает понятия как форму мышления — прежде всего это относится к наиболее широким логическим понятиям,— поскольку она сводит их к чисто лингвистической форме, за которой нет реального содержания. Идеалистической философии марксистская диалекти­ческая логика противопоставляет свое учение о поня­тиях, как форме мышления, отражающей развитие, изменение объективного мира. Исходный пункт этого учения состоит в правильном понимании самой сущности движения, развития, изменения как важного принципа объективного мира. Диалектика отвергает метафизиче­ское противопоставление устойчивости и изменчивости как двух якобы самостоятельных, абсолютно противопо­ложных состояний вещей. Именно такое противопостав­ление лежит в основе рассмотренных выше двух подходов идеалистической философии к проблеме понятия приводящее к одинаково ошибочным следствиям.

Чтобы уяснить исходный пункт концепции понятия в диалектической логике, необходимо принять во внимание следующее.

1. Вещь, как уже было показано, не есть ни абсолютная изменчивость, ни абсолютная устойчивость а единство устойчивости и изменения. Каждая вещь находится в состоянии устойчивости, поскольку она в течение какого-то времени пребывает, остается сама собой. В то же время вещь находится в состоянии движения развития. Так как она развивается, изменяется, хотя развитие на первых порах приводит лишь к количественным, а не качественным изменениям, то устойчивость ее не абсолютна, а относительна. И, наоборот, в силу того, что развитие не приводит и не может при­водить сразу к коренному качественному изменении вещи, ее изменчивость имеет также не абсолютный, относительный характер.

2. Единство устойчивости и изменчивости вещи универсальное выражение внутренней противоречиво вещей. Устойчивость и изменчивость суть противоположности. Как таковые они находятся в отношениях взаимоотрицания, «борьбы", последняя имеет, свои формы, стадии,' которые завершаются превращением старого качественного состояния в новое, уничтожением одних и возникновением новых вещей, явлений.

3. Поскольку вещь характеризуется внутренне противоречивым единством устойчивости и изменчивости она сама по себе есть переход, т. е. в ней заложены источники, импульсы к переходу в другое, в иное себя, в свою противоположность. Разумеется, эти источники находятся в тесной связи с действием других слов и факторов, оказывающих влияние на ее развитие имеем в виду единство внутренних и внешних противоречий вещи).

Таковы те соображения, которые необходимо принять во внимание, чтобы правильно, решить вопрос о способности понятий выразить движение, изменение. Ибо ре­шается он выяснением того, может ли понятие отражать наиболее важные и существенные признаки всякого раз­вития, изменения. Диалектическая логика дает положи­тельный ответ на этот вопрос.

Уже при исследовании понятия с точки зрения про­тиворечивого единства общего и единичного оно высту­пало перед нами как отражение взаимосвязи устойчиво­сти и изменчивости вещей. Понятие как общее, как выражение сущности многих отдельных вещей обозна­чает нечто покоящееся, устойчивое, «твердое», что при­суще единичному, несмотря на его индивидуальную физиономию, на то, что это устойчивое имеет разные выражения в единичном. Понятие материи, причинно­сти, пространства, времени содержит в себе момент устойчивости, так как в каких бы конкретных формах вещи ни существовали, всякая вещь есть нечто матери­альное, имеет свою причину, находится в пространстве и времени и т. д. Вместе с тем понятие содержит в себе и момент изменчивости, так как единичное не есть не­посредственно общее, а также вследствие того, что общее существует в форме развития, «беспокойной» смены мно­гообразных отдельных явлений. Следовательно, уже по своей диалектической структуре понятие составляет единство устойчивости и изменчивости.

Далее, понятие есть единство противоположностей устойчивости и изменчивости и в другом, более глубо­ком смысле, поскольку оно — отражение, слепок с развивающейся и изменяющейся вещи. Каждая вещь про­тиворечива, одновременно и устойчива и изменчива, т. е. существует до поры до времени, а затем исчезает. Oтражают ли понятия этого противоречие вещей? Если бы они не отражали и не схватывали этого универсального противоречия, имеющего в действительности бесконеч­ное множество конкретных проявлений, то они не были бы орудиями познания. Джемс, Бергсон, Риккерт и другие усматривали в понятиях лишь абстрактное тожде­ство. Но если подойти к ним с точки зрения конкретного тождества, т. е. тождества в противоречиях, тождества устойчивости и изменчивости, тогда понятия становятся орудиями познания изменяющейся действительности. Иначе говоря, понятия должны быть подвижными, cодержать в себе движение, чтобы выразить движение в объективной реальности.

Читая и переосмысливая в материалистическом духе «Науку логики» Гегеля, В. И. Ленин писал в «Философских тетрадях»: «Понятия не неподвижны, а — сами по себе, по своей природе = переход»(26). В другом месте Ленин вновь указывал: «...Человеческие понятия не неподвижны, а вечно движутся, переходят друг в друга, переливают одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, „искусства оперировать с ними" (Энгельс) требует всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов...» В этих строчках сказано самое важное, главное о сущности понятий. Разберемся в этом вопросе более конкретно.

Прежде всего, откуда берется движение понятий, каковы источники того, что понятия по своей природе «переход»? У Гегеля понятия выступают как основа всего сущего, они одухотворяют косную материю, содер­жат в самих себе животворящие источники движения,! перехода из одного в другое. Противники диалектиче­ской логики хватаются за эту идеалистическую мистификацию понятий и заявляют, что, мол, с точки зрения идеализма еще можно допустить, чтобы понятия были подвижными, можно признать движение понятий. Но как можно это допускать, будучи материалистами? «Маркс, — читаем мы в упоминавшейся уже книге «Материализм и диалектическая логика», — под понятием стал разуметь не какое-то мистическое зерно, ко­торое заключает в себе все вещи и явления, но лишь бо­лее или менее абстрактный отпечаток действительных вещей. Но понятие, как плод абстрагирующей деятель­ности ума, имеет совершенно другое значение для фило­софского обоснования диалектической логики, чем поня­тие—субстанция; или, вернее, — оно никакого значения не имеет, потому что заключает в себе не всю совокупность конкретных вещей и их конкретных свойств а только некоторые их признаки. Понятно, что при ком значении оно вовсе не должно заключать в себе какие-либо внутренние противоречия. У Гегеля, например, понятие: «теперь» должно реализоваться то в виде «дня", то в виде «ночи», потому что день и ночь состав­ляют противоречивые моменты, имманентным образом присущие понятию «теперь». Но почему и марксистские «понятия», которые являются абстракцией, все-таки должны нести в себе дух отрицания, не позволяющий им пользоваться более покойным существованием (! — М. Р.), этого, с точки зрения Маркса, положительно нельзя понять» (28).

В приведенной цитате характерна прежде всего сама аргументация против тезиса о противоречивости движения и понятий, отражающих его. Ведь у Маркса поня­тия это — абстракции, а если это так, то откуда в них дух отрицания — такова эта аргументация. Если поня­тия — абстракции, то в них должен жить «дух покоя», постоянства, неизменности — вот чего добивается автор. И это делается под видом борьбы против идеализма, «в защиту» материалистического понимания понятий!

Но именно потому, что понятия — это абстракции, они абстрагируют от многообразия действительности то, без чего она не существует, без чего она превращается в вымысел, именно движение, развитие, изменение, и сами они вследствие этого проникаются «духом» беспо­койства, вечного развития и изменения, присущим объективной реальности. Формально-логические абстракции действительно отвлекаются от этого свойства природы — это не свойство, а сущность природы — и такое отвлече­ние, как было уже указано, разумно и необходимо в из­вестных границах. Но в этих границах, в степени отвле­чения — одно из главных различий между трактовкой абстракций формальной и диалектической логикой.

Понятия подвижны потому, что они — отражения реальной действительности, а в последней, как сказал Маркс, «все существующее, все живущее на земле или под водой существует, живет лишь в силу какого-нибудь движения» (29). Что же удивительного в том, что понятия как слепок с действительности, как абстракция от дей­ствительности подвижны, текучи, изменчивы? И, для того чтобы осмыслить эту простую истину, совершенно не нужны гегелевские понятия, трактуемые как духовная субстанция мира. Самим вещам, явлениям и процессам реальной действительности свойственны внутренне противоречия, составляющие источник, двигательную силу их развития, и в этом находится источник противоречия и движения понятий — формы отражения действительности в мышлении (30). Здесь, как и везде, действует закон единства противоположностей как закон диалек­тической логики.

Воспользуемся примером, который приведен в цитате Житловского. Подойдем к понятиям «дня» и «ночи» не с точки зрения гегелевской трактовки понятия как субстанции, а с позиций материализма. Понятие «день" имеет смысл лишь постольку, поскольку оно предполагает противоположное понятие «ночь». Эти противоположности не внешни друг другу, а каждая из них содержится в другой как источник своего собственного отрицания. Если мы будем исследовать понятие «день», взятое само по себе, То мы неизбежно придем к выводу о том, что оно переходит в свою противоположность, т. е. в понятие «ночь». Бытие дня включает в себя свое отрицание — небытие, ибо день заканчивается наступлением ночи, ибо день постольку день, поскольку он предполагает свое иное, т. е. ночь. Попробуйте определить понятие «день» без учета его противоположности — понятия «ночи», из этого ничего не получится. Можно сказать: «день— это когда светло благодаря солнцу», но это будет то же самое, если бы сказали: «день — это когда не темно, т. е. не ночь». В этом глубокий диалектический смысл положения Спинозы о том, что опреде­ление есть отрицание: понятие определяется через его собственную противоположность, через его отрицание. И тут нет ничего мистического, гегельянского, это — отражение реальности: движение ведет к переходу дня в свою противоположность — ночь, последняя завершается превращением в свою противоположность день.

Такова диалектическая природа всех понятий. Возьмем понятие «конечного»; его бытие включает в себя свое отрицание — небытие, ибо конечное это то, что «кон­чится», что движется к своему концу, т. е. что предпо­лагает свое небытие. Понятие «части» также содержит в себе «свое иное», т. е. свое отрицание — понятие «це­лого»: часть не существует без своей противоположно­сти — целого, как целое без части. Понятие, «равенства» неразрывно связано с противоположным понятием нера­венства и наоборот, и т. д. и т. д.

Остановимся на понятии «равенства»; дно имеет большое социальное содержание, анализ его покажет, что невозможно исследовать это, как и. любое другое понятие, вне содержащихся в нем противоречий. При ка­питализме равенство всех людей - это формальное ра­венство, основанное на вопиющем неравенстве. Когда идеологи буржуазии кичатся равенством членов капи­талистического общества, заключающемся, собственно, в том, что каждый имеет «право» быть, богатым или бедным, владеть средствами производства или не иметь их и наниматься на работу, то они не хотят замечать того, что подобное равенство в правах есть выражение вели­чайшего неравенства. Иначе и быть, не может при капи­тализме: здесь формальное равенству (являющееся ша­гом вперед по сравнению с сословным неравенством феодального общества) неразрывно связано с фактиче­ским неравенством и одна противоположность содержит в себе другую.

Социалистическое общество кладет конец «формаль­ному равенству» членов общества в праве быть эксплуа­татором или эксплуатируемым. Передавая средства про­изводства в руки всего общества, народа, социализм устанавливает фактическое равенство членов общества, заключающееся в том, что каждый трудится и получает вознаграждение за свой труд. Это —великое достиже­ние, которое кладет конец былому неравенству людей. Но равенство в социалистическом обществе как первой, незрелой еще стадии коммунизма находится в опреде­ленном смысле в единстве со своей противоположно­стью—неравенством, так как вследствие различия в ква­лификации, в семейном положении (у одного труже­ника семья состоит из пяти-семи человек, у другого — из двух-трех) и т. п., получая вознаграждение соответ­ственно качеству и количеству своего труда, люди нахо­дятся пока еще в, неравном положении. Правда такое неравенство коренным образом отличается от капитали­стического неравенства. На высшей фазе коммунизма все люди будут получать за свой труд по принципу: «от каждого по способностям, каждому по потребностям (31). Это как будто есть неравенство и в определенном смысле это действительно так, ибо у одного человека спо­собности выше, у другого ниже, различным будет и се­мейное положение, тем не менее все будут получать по своим потребностям. Но это такое «неравенство», ко­торое впервые в истории человеческого общества утвер­дит в жизни подлинное социальное равенство людей. Вне такого «неравенства» не может быть истинного ра­венства.

Как видим, невозможно анализировать понятие «ра­венство», не связывая его с его противоположностью — понятием «Неравенства», и, наоборот, невозможно опери­ровать понятием «неравенства» без его противополож­ности — понятия «равенства». Тут действительно трудно найти в понятиях «спокойное существование», но в этом нужно «упрекать» не понятия, а реальную действитель­ность, жизнь, которая без противоречий и движения была бы подобна стоячему болоту. Если бы противоположности, содержащиеся в поня­тиях, обладали даром речи, то они могли бы сказать о себе словами шекспировской Адрианы, упрекающей своего мужа в измене:

Диалектическая противоречивость понятий не означает, что в них отсутствует всякая определенность. Любое понятие, какие бы противоречия оно ни отражало, как бы изменчиво оно ни было, есть определенное понятие, понятие о данной вещи, данном процессе. Совре­менная физика, например, установила существование таких элементарных частиц материи, период существования которых равен ничтожно малому сроку, превосходящему всякое обыденное представление о времени. Но как бы ни была коротка их жизнь, понятия о них отражают момент их устойчивости, существования как данной частицы, их определенность. Диалектика поня­тий состоит не в том, как полагают противники диалектической логики, чтобы понятие «день» смешивать с понятием «ночь», «конечное» с «бесконечным» и т. д. По­добная «диалектика» равнозначна софистике и субъек­тивизму. Диалектическая логика, отвергая абсолютно неподвижные, неспособные быть пластичными формы мышления, показывает, что твердость, устойчивость по­нятия сочетается с элементом изменчивости, притом со­четается не внешним, а внутренним образом. Без этого невозможен переход от покоя к изменению, от момента «твердости» к моменту «текучести» понятий.

В. И. Ленин, например, резко выступил против тех, кто отождествлял понятия империалистической войны и национально-освободительной войны на том основании, что одна может превратиться в другую. Действительно, в известных условиях войны империалистические и на­ционально-освободительные могут превращаться друг в друга, ввиду чего нельзя не видеть взаимосвязей этих противоположностей и разделять их как абсолютные. Ленин показывал это на анализе исторических фактов. И вместе с тем он категорически требовал различать эти понятия, учитывать, так сказать, их «твердость», иначе неизбежен субъективистский произвол в определении понятий.

Исследуя понятия как единство устойчивости и из­менчивости, как взаимопроникновение противоположно­стей, диалектическая логика в то же время есть учение об определенности понятий, притом такой определенно­сти, которая отлична от окостенелости мышления. «Те­кучесть» понятий в диалектической логике означает не отсутствие определенности, а наиболее точное отражение определенности вещей, ибо вещь в процессе своего раз­вития перестает быть данной вещью и становится чем-то другим. Принцип формальной логики: А есть Л и не мо­жет быть одновременно не-А — принцип мышления о го­товых и постоянных вещах. Сейчас А есть А, и я мыслю о нем. Через какое-то время появляется В, и я мыслю уже о В. Откуда взялось В и в какой связи оно стоит с А - этим упомянутый принцип, не интересуется. Ко­нечно, А есть определенность, в силу которой послед­нюю мы обозначаем А, а не.B, С, D и т. п., и я должен мыслить об А. Но необходимо иметь в виду, что А со­держит в себе момент изменчивости, и если я буду это игнорировать, то действительно определенного понятия об А у меня не будет.

В этом и состоит смысл диалектического определе­ния понятия как перехода. Понятия суть переходы, ибо вещи таковы, любое явление есть переход из одного в другое. Пусть те, кто выступает против текучести по­нятий, попробуют мыслить застывшими понятиями, а не «понятиями-переходами» о таких вещах, как «элемен­тарные» частицы материи, химические элементы, формы движения, возбуждение и торможение в нервной системе, формы общественной жизни и т. п. В силу всего сказанного единственно правильный способ научного мышления понятиями о вещах есть мышление «текучими понятиями», при помощи понятий, превращающихся из одних в другие, противоположные. Связь понятий, отношение между ними, их взаимопере­ходы должны быть такими, чтобы они отражали реаль­ное развитие вещей.

Выше мы приводили слова одного «критика» Маркса, который удивлялся по поводу того, что у него абстракт­ные понятия как бы наделены жизнью и лишены покоя, покойного существования. Мы попытаемся сейчас пока­зать на примере, что эти «живые» абстракции есть не что иное, как диалектика переходов понятий, при по­мощи которых Маркс исследует развитие, изменение реальных отношений. Возьмем движение понятий в 1-й главе I тома «Капитала», отражающее возникнове­ние денег, развитие денег из товара.

Маркс начинает свое исследование с товара. Вслед­ствие того что капитализм есть наиболее развитое товар­ное производство, Маркс начинает с товара как клеточки этого способа производства. Реальные товары обоб­щаются в понятии «товар». Понятие «товар» у Маркса отражает внутренние противоречия реальных товаров — единство их потребительной стоимости и стоимости. Источником движения, развития и метаморфоз, претер­певаемых товаром в жизни, являются эти противоречия. Последние, же, отраженные в мыслительной форме понятия и содержащиеся в нем, служат источником дви­жения, развития понятия.

Когда товарное производство было еще не развито, противоречие между потребительной стоимостью и стои­мостью находилось в товаре в дремлющем, неразверну­том состоянии. Но «борьба» этих противоположностей в процессе развития товарного производства и обмена углубляла противоречие между ними. Развитие товар­ного производства и обмена требовали выделения ка­кого-то товара, который бы стал мерилом, формой вы­ражения стоимости всех других товаров. Но так как противоречие между потребительной стоимостью и стои­мостью проходило определенные стадии своего развития и созревания, то и форма стоимости эволюционировала от незрелого к зрелому, развитому состоянию.

Для того чтобы выразить этот процесс развития форм стоимости, Маркс формулирует ряд понятий: «про­стая, отдельная, или случайная форма стоимости», «пол­ная, или развернутая форма стоимости», «всеобщая форма стоимости», «денежная форма». Реальный про­цесс развития форм стоимости Маркс изображает путем перехода одних понятий в другие: понятие простой формы стоимости переходит в понятие развернутой формы стоимости, последняя переходит в понятие все­общей формы стоимости и, наконец, на основе этой формы возникает понятие денежной формы. Как видим, понятия у Маркса действительно «живут», но не соб­ственной, а отраженной жизнью, они отражают в мыш­лении, в понятиях жизнь реальной действительности. Понятия у него текучи, подвижны, ибо они — зеркало такой же изменчивой объективной действительности. Источник их подвижности — не таинственная гегелев­ская субстанция, а резюмируемые в них противоречия реального мира.

Таким образом, диалектическая логика снимает лож­ную метафизическую дилемму: либо признать мир из­менчивым и тогда понятия не могут отразить его, либо признать его постоянным, неизменным и тогда понятия могут его отразить. Человеческое мышление имеет дело с развивающимся и изменяющимся миром и не от него зависят объективные законы этого мира. Проблема мышления заключается в способности или неспособно­сти выразить в понятиях, суждениях и прочих формах мысли развитие и изменение. Диалектическая логика дает утвердительный ответ на этот вопрос и указывает единственный путь воспроизведения в мышлении разви­тия. Этот путь — отражение в понятиях противоречий реальных вещей и процессов.

Отражение движения и его противоречий в логических категориях

До сих пор речь шла о понятиях вообще, о способ­ности любых понятий, которыми оперирует всякая наука, отразить движение и изменение. Теперь необхо­димо выделить наиболее общие понятия, которыми спе­циально занимается диалектическая логика, и проана­лизировать их с интересующей нас точки зрения. Мы имеем в виду логические категории — сущность и явле­ние, содержание и форма, необходимость и случайность, возможность и действительность и др.

В формальной логике эти категории не рассматри­ваются, поскольку анализ понятий под углом зрения движения познания, его углубления в сущность явлений, в их противоречия не составляет ее задачу. Между тем указанные категории суть ступеньки углубления, дви­жения познания от внешнего к внутреннему, от тожде­ства к различиям и противоречиям, от случайности к не­обходимости и т. д. В диалектической логике изучение этого процесса движения мысли и того, как в нем по­средством общих логических категорий отражается раз­вивающаяся действительность, имеет первостепенное значение.

Так как анализ роли категорий в познании потребо­вал бы рассмотрения огромного круга вопросов (сущ­ность каждой категории и ее связь с другими категориями, место каждой категории в процессе познания, их «субординация», диалектика переходов одних категорий в другие, развертывание, движение познания через по­средство движения категорий и т. д.), а наша задача сводится лишь к выяснению общего значения категорий в диалектической логике, то мы выделим лишь некото­рые аспекты данной проблемы.

В настоящем разделе мы рассмотрим категории как логические формы выражения объективных противоречий движения, с тем чтобы в следующем разделе иссле­довать их С точки зрения той роли, которую они выпол­няют в процессе углубления, движения познания. Давая общую характеристику понятия и анализируя его струк­туру, мы рассмотрели противоречие общего и единич­ного, поскольку оно особенно важно для понимания диалектической природы понятия как синтеза много­образных единичных явлений. Однако, противоречия между различными сторонами, свойствами действитель­ности чрезвычайно многообразны и свое наиболее общее выражение они находят в ряде категорий. Значение этих категорий состоит прежде всего в том, что они отра­жают в формах мысли не просто определенные стороны, «роды» бытия, но их сложные, противоречивые отноше­ния и взаимосвязи, переходы друг в друга. Поэтому они и являются могучим орудием диалектической логики. Образно говоря, если понятия вообще составляют «кле­точки» всякого познания, то наиболее общие логические понятия, или категории, являются их «костной», «мус­кульной» основой. Это объясняется тем, что они, во-первых, предельно широки по характеру и масштабам своего обобщения и, во-вторых, в них выражены наи­более типичные и чаще всего встречающиеся в реальной действительности противоречия. В силу сказанного на­учное мышление вне этих категорий невозможно. Даже беглый просмотр работ по современной физике, кванто­вой механике, покажет, что страницы их пестрят поня­тиями «случайность», «необходимость», «детерминизм», «возможность», «действительность» и т. д. Это и есте­ственно, так как без этих категорий нельзя ничего ска­зать о тех объектах, которые исследует современная наука.

Как же конкретно логические категории отражают противоречия объективного движения? Каждая логиче­ская категория связана с другой категорией: причина со следствием, необходимость со случайностью, содер­жание с формой и т. д. В этом, разумеется, нет никакой случайности. Эта «парность» их — выражение противо­речивого характера каждой логической категории, про­явление того обстоятельства, что данная категория лишь постольку действительна, поскольку она неразрывно свя­зана со своей противоположностью, т. е. другой катего­рией. Диалектическая противоречивость категорий отражает противоречия различных сторон, свойств, пере­ходов действительности, а также ее внутренних законо­мерных связей. Парный характер, связь категорий сви­детельствует о том, что каждая из них одновременно полагает и отрицает друг друга, т. е. что они суть един­ство противоположностей: содержание не существует без формы, причина — без следствия, необходимость — без случайности, следствие — без причины, случай­ность — без необходимости и т. д. Вместе с тем они от­рицают друг друга, составляют противоположности: так, например, необходимость противоречит случайности, сущность — явлению, в силу чего метафизическое мыш­ление склонно даже на этом основании разделять их не­проходимой гранью.

Противоречия, фиксируемые каждой парой логиче­ских категорий, не мертвые, а подвижные противопо­ложности, переходящие друг в друга, соответственно развитию отражаемых ими свойств и отношений реаль­ных явлений и процессов действительности. Это зна­чит, что противоречия, существующие между катего­риями, развиваясь, разрешаются путем перехода одной категории в другую: необходимость в известных усло­виях превращается в случайность и наоборот, возмож­ность в действительность и т. д.

Переходы категорий необходимо понимать и в том смысле, что не существует абсолютного различия между парными категориями. То, что в одной связи, в одном отношении есть причина, может в другой связи, в дру­гом отношении стать следствием, перейти в иное и т. д. С точки зрения диалектической логики нет ничего ошибочнее, чем мысль о том, будто во всех случаях суще­ствует либо содержание, либо форма, либо необходи­мость, либо случайность, либо причина, либо следствие. Нет абсолютной грани между противоположностями, вследствие чего и логические категории гибки, подвиж­ны, относительны. Поэтому мышление данными логиче­скими категориями позволяет оперировать не с мерт­выми, статическими, а с гибкими, релятивными, пластич­ными формами мысли, адекватными изменяющейся действительности.

Борьба, развернувшаяся вокруг сложных вопросов, поставленных современной наукой, показывает, насколь­ко важно правильно мыслить диалектическими категориями, гибкость которых, по выражению В. И. Ленина, доходит до тождества противоположностей. Современ­ная наука при объяснении вновь открытых явлений по­стоянно наталкивается на противоположности, но дело в том, как мыслить этими противоположностями — как неподвижными крайностями, разделенными между со­бой непроходимой пропастью, или гибкими, подвижными противоположностями, соединенными друг с другом многими связями и переходами.

Рассмотрим некоторые из этих вопросов по существу. Среди них особенную актуальность приобрел вопрос о детерминизме, о категориях причинно-следственной связи. Как известно, детерминизм заключается в том, что в мире все причинно обусловлено, что нет ни одного явления, которое не имело бы своей причины. Это — главное в детерминизме. Все остальное — какой степени точности достигла наука в исследовании тех или иных причинных связей, как конкретно проявляется причинная связь в различных сферах объективного мира и т. п. — подчинено этому главному принципу.

Вследствие этого категории причины и следствия суть всеобщие категории, ибо они отражают причинную обусловленность всех явлений природы, общества и мышления. Но эти категории являются одновременно и логическими категориями мышления, т. е. такими кате­гориями, без которых познание теряет свою опору. В качестве логических категорий они имеют всеобщее значение и поэтому нельзя считать, что они применимы в исследовании одних областей действительности и не­применимы в других.

Между тем именно этот всеобщий характер катего­рий причины и следствия берут под сомнение физики-идеалисты. Попытка ограничить принцип детерминизма рамками макропроцессов и отрицать его в области мик­рообъектов имеет своим философским основанием не­умение в мышлении диалектически выразить сложность реальных связей, игнорирование диалектической при­роды взаимодействия причины и следствия как противоположностей. Обычный довод, который выставляется при отрицании причинно-следственной связи в микро­процессах, следующий. В области движения макрообъ­ектов, зная исходные данные о положении и скорости тел, о посторонних влияниях на них, мы можем точно определить, предсказать последующее их движение. Значительно сложнее обстоит дело с движением микрообъектов. Вследствие сложности протекающих здесь процессов (двойственный, корпускулярно-волновой ха­рактер электронов, влияние приборов на частицы и т. д.) возможно определить лишь движение большой совокуп­ности частиц, дать их усредненную характеристику, а о движении отдельной частицы можно говорить лишь в плане большей или меньшей вероятности. Гейзенберг приводит в пример взрыв обычной и атомной бомбы. В первом случае возможно точно вычислить и предвидеть силу взрыва. Во втором случае это возможно осуществить лишь в определенных колеблющихся границах. Из этого делается вывод, что в первом случае мы имеем дело с причинностью, поскольку следствия однозначно связаны с причиной. Во втором случае причинность от­сутствует, поскольку здесь такой связи нет и мы не можем точно предсказать последствия. Таким образом, получается, что причинность, детерминированность явления существует лишь там, где есть необходимость, где причина обусловливает определенное, необходимое следствие; где же этой необходимости нет, где результат можно определить лишь с преобладающей степенью, вероятности, там господствует случай.

Ошибочность подобных рассуждений состоит прежде всего в смешении разных логических категорий. В пол­ной мере подтверждаются слова Энгельса, что мыслить без логических категорий невозможно, а чтобы пра­вильно ими мыслить, их нужно знать, изучать (31). Здесь смешиваются логические категории причины и след­ствия, с одной стороны, и необходимости — с другой. Столь же ошибочно отождествлять категорию случай­ности с беспричинностью. Остановимся на последнем. Действительно, в движении отдельного микрообъекта есть много случайного. Но означает ли это, что это дви­жение беспричинно, не имеет причины? Представим себе простой факт. На улице велосипедист наехал на пеше­хода. Это — непредвиденный случай, но он не беспри­чинен. То ли пешеход зазевался и его невнимательность явилась причиной несчастного случая, то ли причина состоит в невнимательности или неопытности велосипедиста. В том и в другом случае происшествие детерми­нировано, имеет причину.

Если мы не можем, как указывает Гейзенберг, со строгой точностью определить силу взрыва атомной бомбы, а лишь в известных вероятных границах, то и здесь играет определенную роль элемент случайности. Но этот элемент не исключает причинной обусловлен­ности того обстоятельства, что на этот раз взрыв произошел с такой-то силой, в другой раз — с другой силой. Иначе говоря, сама вероятность, различные степени ве­роятности детерминированы. Мы можем знать или не знать конкретные причины, обусловливающие это, но в том, что эти причины существуют, нет никакого со­мнения.

Так же недопустимо смешивать причинную обуслов­ленность с необходимостью. Конечно, нет необходимо­сти, не связанной так или иначе с причинной обуслов­ленностью явлений. Необходимость всегда детермини­рована, имеет определенные основания. Однако тот факт, что необходимость имеет свою причину, не оз­начает, будто всякая причинная связь необходима. Несмотря на то что имеется причина, почему велоси­педист наехал на пешехода, никто не назовет этот факт необходимостью, ибо это могло быть, а могло и не быть.

Далее, только с точки зрения метафизической логики можно утверждать, что связь причины и следствия дол­жна быть во всех условиях однозначной. Следствие всегда будет однозначным по отношению к своей при­чине, если их вырвать из всеобщей связи и взаимодей­ствия явлений, если абстрагировать их от воздействия на них массы других явлений. Именно в этом смысл ука­зания Энгельса о том, что если явления вырвать из все­общей связи и мыслить их изолированно, то «в таком случае сменяющиеся движения выступают перед нами — одно как причина, другое как действие» (32). Истинное же каузальное, причинное отношение вещей мы можем, по словам Энгельса, понять, лишь исходя из универсального взаимодействия. Это последнее объясняет, почему; невозможно требовать всегда однозначности причинно-следственных связей. Эта связь могла бы мыслиться однозначной лишь при том условии, если бы причина и следствие представляли собой абстрактное тождество. В действительности же это тождество в различии, един­ство противоположностей. Это значит, что в силу слож­ных взаимосвязей и взаимодействия явлений, переплете­ния и столкновения различных процессов действия при­чины как правило проявляются в многообразных, часто противоречивых формах. Действие причины прелом­ляется через множество явлений и их связей и потому проявляется преимущественно не в однозначных, а мно­гозначных видах. Там, где мы имеем дело с простейшим видом движения — каков механический вид движения — там связь причины и следствия проще, однозначнее. Именно эта форма связи была абсолютизирована Лап­ласом и другими механистами как всеобщая и един­ственная. Но в действительности, чем сложнее форма движения, тем сложнее и многообразнее причинно-следственная связь.

Современная физика доказывает, что формой выражения причинности в области атомных объектов являет­ся вероятность. Так, академик В. Я. Фок пишет по этому поводу: «Даже если атомный объект находится в фик­сированных внешних условиях, результат его взаимодей­ствия с прибором в общем случае не является одно­значным. Этот результат не может быть предсказан с достоверностью на основании предшествовавших на­блюдений, как бы ни были точны эти последние. Опре­деленной является только вероятность данного резуль­тата» (33).

Этот вывод подтверждает, насколько важно мыслить не односторонне, не неподвижными категориями, а учи­тывая всю сложность и противоречивость причинно-следственных связей в реальном мире. Вероятностная форма причинности означает: 1) что причинность не исчезает с переходом к атомным объектам, а получает лишь новое, более сложное по сравнению с классиче­ским пониманием детерминизма выражение; 2) что само это усложнение можно понять лишь при учете диалекти­ческого взаимодействия причины и следствия, т. е. того обстоятельства, что истинное каузальное отношение познается из взаимодействия явлений (в данном случае взаимодействия атомных объектов с прибором), что, следовательно, нужно подходить к причине и следствию не как мертвому тождеству, а как тождеству противо­положностей. Это особенно важно потому, что диалекти­ческий характер причинно-следственной связи в мире атомных объектов есть по-видимому результат противо­речивой природы самих этих объектов, их корпуску-лярно-волновых свойств.

Определение движения объекта лишь, в форме веро­ятности не есть исключительная особенность микропро­цессов. Она имеет место и в других областях, например в экономической области. Установлено, что цены на то­вары в условиях досоциалистического товарного производства регулируются законом стоимости. Стоимость товара есть количество общественно необходимого труда, затраченного на его производство. Цена нахо­дится в зависимости от стоимости, обусловлена ею, и в этом смысле можно сказать, что стоимость - основа цены, ее причина, цена — следствие. Однако Маркс, под­вергший анализу этот вопрос, показал, что связь стои­мости и цены не однозначная. Вскрыв стоимость как основу, причину, источник цены, он затем, исследовал те усложняющие обстоятельства, которые приводят к тому, что цена не совпадает со стоимостью. Цена всегда колеблется вокруг стоимости, будучи выше или ниже ее. Это объясняется тем, что рыночные, связи чрезвычайно сложны и могли бы быть образно изображены в виде массы пересекающих друг друга и взаимопереплетающихся линий. Вследствие этого, хотя известен закон, определяющий цены товаров, невозможно с точностью предсказать, какова в данный момент будет цена како­го-нибудь товара. Это можно сделать лишь с известной степенью вероятности. Только усредненные цены, цены массы товаров, дают представление о их стоимости. Но это не означает, что движение единичных цен причинно не обусловлено. Мы даже знаем причину того, почему товаров, какой будет спрос в это время и т. д. Но слу­чайность невозможно точно предвидеть. Если возможно предсказать лишь средний результат массы индиви­дуальных движений, то это доказывает, что само слу­чайное связано с необходимым, есть форма проявления необходимости, что в движении индивидуального объекта существует необходимость, однако она проявляется в сложной, неоднозначной форме.

В приведенном случае только в отклонениях единич­ного от нормы проявляется и может проявиться эта норма, т. е. только в отклонениях и через отклонения единичных цен от стоимости последняя прокладывает себе дорогу и проявляется.

Таким образом, причина и следствие как логические категории правильно отражают действительность лишь при учете как их единства, так и сложных противоречи­вых взаимоотношений между ними. Явление или группа явлений, выступающие в качестве причины, связаны со многими условиями, и их действие осуществляется лишь в связи с ними, преломляясь через них. В силу этого одна и та же причина приводит в разных условиях к различным следствиям. Причина и следствие нахо­дятся в постоянном взаимодействии, влияя, воздействуя друг на друга. Как противоположности, они переходят друг в друга в процессе этого взаимодействия. Стре­мление абсолютно разграничить их приводит к окосте­нению этих понятий.

Конечно, связь причины и следствия есть лишь час­тица всемирной связи, проявляющейся в различных фор­мах, и сама по себе не исчерпывает эти формы. Другие логические категории также служат для выражения связей и отношений между явлениями, но берут эти связи с других сторон, отражая иные закономерности объективного мира. Однако, хотя связи чрезвычайно многообразны и требуется ряд логических категорий для их выражения в мысли, нельзя умалять роль причинно-следственных отношений, в какой бы форме они ни вы­ступали. Нет науки, если отрицается закон причинности. Поэтому В. И. Ленин особенно подчеркивал, что, как бы ни уточнялись и ни развивались наши конкретные представления о причинности в природе, признание объективного существования и действия этого закона есть такое же условие познания, как и признание существования внешнего мира. Это начинают признавать сейчас и те естествоиспытатели, которые раньше заяв­ляли о принципиальной несовместимости новых успехов науки и принципа причинности. Н. Бор в статье «Кван­товая физика и философия» указывает, что, как ни свое­образны условия и способы исследования атомных объ­ектов, это не означает, что там не действует закон при­чинности. Новые способы экспериментирования, пишет он, обеспечивают «последовательность между причиной и следствием в соответствии с очевидным и элемен­тарным требованием причинности». Говоря о теории дополнительности, он утверждает, что она отнюдь не означает произвольного отказа от идеала причин­ности (34).

Это признание свидетельствует о том, что мышление потому не может обойтись без логической категории причинности, что нет ни одного явления в мире, которое не имело бы своей причины.

Логические категории причины и следствия требуют от нас мыслить о вещах как детерминированных, всегда причинно обусловленных. Но этого еще недостаточно, чтобы знать, каковы результаты этой обусловленности — являются ли они необходимостью или случайностью, или тем и другим вместе. Связь причины и следствия оди­наково характеризует как необходимые, так и случайные отношения, ибо беспричинных явлений не существует. Поэтому категории необходимости и случайности кон­кретизируют, углубляют понимание причинных связей явлений, исследуя их с новой стороны, давая ответ на вопрос о том, каков характер этих связей.

Вопрос о необходимости и случайности в современ­ной физике стоит в центре исследования ряда важней­ших проблем и служит яблоком раздора между различ­ными концепциями и взглядами; это свидетельствует о важности этих категорий. Мышление о явлениях и процессах в мире не может обойтись без этих логиче­ских категорий, как и без других. И в этом вопросе самое главное в том, как с помощью этих категорий вы­разить связь, переходы таких противоположностей как необходимость и случайность. Противопоставление, абсолютизация их, неумение оперировать с ними ведет к серьезным ошибкам.

Среди ученых сейчас нередко можно услышать высказывания о том, что новые данные науки произвели переворот в наших представлениях о характере явлений природы. Смысл этого переворота состоит якобы в том что на место старого представления о необходимости наука ставит теперь случайность. Случай господствует в природе, необходимость же почти исчезла. Отрицание причинности, о чем шла речь выше, также ведет к признанию случая, произвола как господствующей в тенденции. Развитие физики, пишет Н. Винер, отбросило «косный ньютоновский базис», и случайность «выступает теперь во всей своей наготе как цельная основа физики» (35). Здесь же он утверждает, что случай есть основной элемент в строении самой вселенной (36).

Эта философская установка некоторых ученых находится в вопиющем противоречии с их собственными естественнонаучными исследованиями. Если бы случай действительно был «основным элементом» вселенной и, следовательно, науки, то та же кибернетика, одним из основателей которой является Винер, была бы невоз­можна. Мыслима ли теория информации и сознательное управление электронными устройствами на ее основе, если бы они были всецело подчинены случайностям, которые в силу своей природы как случайностей точно непредсказуемы? Никакая машина не выполнит заданной ей программы, если элементы этой программы не будут организованы в форме строгой и необходимой связи. И снова причина ошибочности указанной точки зрения состоит в неумении мыслить подвижными, пере­ходящими друг в друга противоположностями. Логика развития объективных вещей тогда находит свое адекватное выражение в логике мысли, когда в формах мышления отражаются противоречия развития. Без единения в мысли противоположностей реальной действительности логика терпит крах.

В самом деле, необходимость и случайность едины но едины как различия, противоположности. Противоположность между ними состоит в том, что необходимость выступает как результат внутренней связи явле­ний и имеет свою причину в самой сущности вещей. Вследствие этого необходимость — это то, что должно, не может не быть. Случайность имеет своим источником и основанием не сущность вещи и не существенные связи между вещами, а область внешних, поверхностных свя­зей между ними. Случайность чего-либо коренится не в нем самом, а в другом. Вследствие этого случайность определяется как нечто, что может быть, но может и не быть. Еще Аристотель очень глубоко схватил это различие необходимости и случайности, указав, что «то, что само по себе присуще предметам, является необходимым» (37). Случайное — то, что «не есть само по себе».

Однако, будучи противоположностями, необходи­мость и случайность не существуют друг без друга. Необходимость предполагает свое отрицание — случай­ность, последняя предполагает необходимость. Необхо­димость всегда связана со случайностью и наоборот. Случайность имеет своей основой необходимость, закономерно совершающиеся процессы, а необходимость проявляется в тех или иных случайностях. В этой диа­лектике категорий отражаются реальные процессы, где случайное и необходимое не разделены, а взаимосвя­заны, взаимопроникают друг в друга. Их можно разде­лять, но там, где рассудочное знание видит одно раз­личие, диалектическая логика нащупывает связь, един­ство, Переход категорий.

Необходимость есть сущность и основа процессов. Но до сих пор некоторые ученые представляют себе не­обходимость как нечто однообразное, мертвенное, и, сталкиваясь в самой действительности с разнообразным течением процессов, они полагают, что последние слу­чайны; Очень поучительна в этом отношении критика В. И. Лениным Петцольдта. Для доказательства того. что не все явления детерминированы, Петцольдт приво­дил психические и исторические явления. В природе, утверждал он, существует «однозначная определен­ность»; эту определенность он выводил логическим путем из разума. Но в психических явлениях и в истории большую роль играют личные особенности людей, и вне их нельзя-де ничего понять. Здесь, следовательно, нет однозначной определенности, нет, таким образом, и при­чинной обусловленности и необходимости, все слу­чайно.

В. И. Ленин по этому поводу замечает: «Перед нами чистейший метафизик, который понятия не имеет об относительности различия случайного и необходимого» (38). Ленин не развивает дальше этой мысли, но для каждого марксиста она совершенно ясна. «Однозначную опреде­ленность» Петцольдт понимает как чистую необходи­мость, оторванную от случайности. Но такой необходи­мости нет ни в природе, ни в обществе. Общественная жизнь развивается по объективным законам, независи­мым от воли и сознания людей. Таковы, например, эко­номические законы, действующие с необходимостью, которую никто не может отменить или уничтожить. Без учета и исследования этой необходимости нет науки об обществе. Здесь видна связь между причинной обуслов­ленностью явлений и необходимостью. Экономические отношения как решающее в системе условий матери­альной жизни общества выступают в качестве той существенной причины, которая обусловливает все обще­ственное развитие. Причинность и необходимость тожде­ственны, таким образом, лишь тогда, когда причинно-следственная связь есть связь внутренняя, существенная, обусловленная развитием природы самих вещей. Такая связь выступает как необходимая.

Значит ли это, что необходимая определенность раз­вития может быть «однозначной»? Нет, конечно. Опре­деленность «однозначна» лишь в том смысле, что необ­ходимость всюду приводит к одинаковым основным, главным результатам. Например, везде, где развивалось товарное производство, оно необходимо приводило к воз­никновению капиталистического производства, если только какие-то внешние причины не прерывали этого необходимого процесса. В этом — и только в этом смысле — необходимость «однозначна», ибо она навязывает себя с принудительной силой, что и дает мысли возможность ее осознать, и не только осознать, но и предвидеть, предсказывать.

Вместе с тем тщетно было бы искать однозначную необходимость в неглавных ее проявлениях, в деталях и подробностях ее осуществления. Здесь необходимость опосредствуется массой конкретных условий, свойствен­ных каждому особому и единичному ее выражению. Например, в каждой отдельной стране, где развивалось простое товарное производство, необходимость превра­щения его в капиталистическое производство проявля­лась неодинаково. Это объяснялось своеобразными условиями, в которых действовали общие причины пре­вращения простого товарного производства в капиталистическое.

Далее, необходимость — если продолжить пример с общественной жизнью — осуществляется в действиях и поступках людей. Каждому человеку свойственны свои индивидуальные психические и прочие особенности, каж­дый действует по определенным мотивам, сообразует поступки и действия со своими интересами и т. д. Вследствие этого нельзя искать «однозначную опреде­ленность» в течении исторических процессов, ибо дей­ствия людей неизбежно придают, как говорил Плеханов, индивидуальную физиономию событиям. Не в центре действия необходимости, а на ее периферии необходимость могла бы проявиться иначе, чем она проявилась, некоторые процессы, если бы их осуществляли другие люди, могли бы иметь иную «индивидуальную физиономию». Иначе говоря, здесь имеется широкий простор для проявления случайностей, ибо индивидуальные психиче­ские особенности действующих лиц в общем не обуслов­лены сущностью исторических процессов и имеют свое основание не в них, а в другом. Поэтому по отношению к исторической необходимости они случайны. И случай­ность, как было показано, не беспричинна, но это такая причинная связь, которую в отличие от вышеуказанной нельзя отождествлять с необходимостью.

Таким образом, процессы протекают в двух противо­положных формах связи — необходимых и случайных. Эти две формы следует различать, с тем чтобы не вы­давать одно за другое. Однако различение этих проти­воположностей в диалектической логике относительно, оно должно стать предпосылкой их соединения, пере­хода друг в друга в соответствии с самой действитель­ностью. Действие отдельного человека, его поступки могут казаться случайностью (39), но если взять действия не одного человека, а массы людей, то нетрудно обна­ружить необходимость в качестве основы этих действий. Это значит, что и поступки отдельных людей в своей основе необходимы, но необходимость реализуется в форме, обусловленной особенностями и перипетиями жизни каждого индивидуума. Иначе говоря, необходимость осуществляется и пробивает себе дорогу через случайности, а сама случайность оказывается формой выражения необходимости, дополнением к ней.

Отсюда ясно, почему В. И. Ленин критиковал Петцольдта, который отрицал наличие объективной законо­мерности, необходимости в психических и — шире — исторических явлениях. Петцольдт оперировал соответ­ствующими понятиями и категориями как абсолютными противоположностями, в то время как они по природе своей будучи отражением сложной действительности, диалектичны, едины в противоположностях, переходят друг в друга.

Приведенные рассуждения позволяют разобраться и в тех неверных выводах, которые делают некоторые физики и философы-идеалисты из статистических зако­номерностей. Как известно, эти закономерности имеют дело с большими совокупностями явлений. Каждое из этих явлений ведет себя «по-своему» и только из массы взаимодействующих друг с другом отдельных явлений складывается определенная тенденция, имеющая харак­тер необходимости. Возьмем в качестве примера процесс диффузии. Если в сосуд с водой добавить какое-то коли­чество растворенного в воде вещества, то через некото­рое время диффузия приведет к равномерному распре­делению этого вещества в воде. Каждая частица, взятая изолированно от других, под влиянием испытываемых ею толчков молекул воды будет передвигаться хаотично то в одну, то в другую сторону. Предвидеть направление ее движения невозможно. Но движение всей совокупности частиц растворенного вещества подчинено определенной и предсказуемой необходимости, выражаемой процессом диффузии. Анализ этого факта сталкивает нас со странным про­тиворечием: каждая отдельная частица, казалось бы, не подчинена необходимости движения в направлении убывания концентрации, а совокупность частиц подчи­нена этой необходимости. На этом основании некоторые ученые приходят к заключению, что в явлениях, обоб­щаемых статистическими законами, господствует слу­чайность, индетерминизм.

Действительно, нельзя не признать в рассмотренном факте (а такова природа всех статистических явлений) наличия указанного противоречия, необходимость здесь возникает из «чистых» случайностей. Но удивительным это противоречие кажется только, если метафизически оперировать категориями необходимости и случайности, не видеть их диалектической связи и взаимоперехода. Прежде всего не обоснованы утверждения об индетерминированности и «свободе» действия каждой отдельной частицы, взятой изолированно от других. В рассмотрен­ном примере движение каждой частицы растворенного в воде вещества детерминировано действием на них молекул воды. Столь же неверно утверждение об инде­терминизме в движении всей совокупности частиц, хотя его общий результат и находится в противоречии с дви­жением изолированных частиц. Движение всех частиц как целого детерминировано связью, взаимодействием отдельных частиц, и вне этого взаимодействия невоз­можен был бы и общий результат. В области большей концентрации вещества происходит более интенсивное перемещение частиц, что обусловливает необходимое на­правление движения всей массы частиц. Следовательно, существует определенная причинная обусловленность процесса диффузии.

Но как же возможна и вообще возможна ли необхо­димость целого процесса на основе случайности и ха­отичности в движении отдельных частей, из которых он состоит? Когда мы анализируем природу явлений, под­чиненных статистической закономерности, то невозможно рассматривать движение отдельной частицы вне связи и взаимодействия с другими частицами. До тех пор; пока мы рассматриваем частицу изолированно от других, ее поведение кажется чистейшей случайностью. Если же мы рассмотрим ее в связи с другими частицами, с массой частиц, то увидим, что случайное связано с необходимым, что общее движение в конечном счете определяет и движение отдельной частицы в необходи­мом направлении, но не в прямолинейной, непосред­ственной форме, а так, что необходимость осуще­ствляется в форме постоянных отклонений отдельной частицы в разные направления и необходимость прояв­ляется как среднее массы явлений. В таком случае каждое отдельное движение нужно рассматривать как единство необходимого и случайного, а движение всей совокупности, целого как необходимость, прокладываю­щую себе путь через случайности единичного, отдельного. Таким образом, ничего «странного» не будет обнару­жено в противоречии между движением массы единич­ных явлений и движением каждого единичного явления. Это диалектически противоречивый процесс, в котором необходимость и случайность взаимосвязаны, переплетены и невозможны друг без друга. Следовательно, рассматривая статистические процессы, нельзя противопоставлять необходимое и случайное как абсолютные противоположности, допускать, что совокупность еди­ничных явлений подчинена только необходимости, а каждое отдельное явление только случайности. В дей­ствительности здесь мы имеем диалектическое взаимо­действие и взаимопереходы необходимого и случайного: необходимость осуществляется через случайности, слу­чайности подчиняются необходимости, становятся частью необходимого процесса.

В этом взаимодействии и взаимопереходе противопо­ложностей ведущей силой является необходимость, которая всегда пробьет себе дорогу, ибо она есть выра­жение действия объективных законов развития. Эти законы могут быть до определенного времени неизве­стны, но рано или поздно они будут обнаружены.

Из сказанного следует, что неправильно определять вероятность — как это делают некоторые физики и философы-идеалисты — как порождение случайности. Если бы это было так, то вероятность утратила бы вся­кий смысл. Ведь если существует возможность — пусть с приближенной степенью точности — определить веро­ятность того или иного явления» то это свидетельствует о необходимости как основе вероятности. С другой сто­роны, вероятность есть выражение связи необходимости со случайностью, так как сама необходимость в рассма­триваемых явлениях выступает как результат взаимо­действия массы явлений, на каждом из которых неиз­бежно лежит печать случайности. Здесь мы сталкиваемся с новыми категориями, кото­рые позволяют еще глубже, конкретнее подойти к рас­сматриваемым вопросам. Мы имеем в виду категории возможности и действительности. Не случайно в послед­нее время физики стали привлекать эти категории для объяснения сложного поведения микрообъектов.

С помощью этих категорий мышление может подойти к явлениям, схватывая их состояние в различных поло­жениях, на разных стадиях. В случае с движением микрообъектов оказывается, что нельзя отождествлять их потенциальное, возможное состояние с тем, как эта возможность реализуется в связи со всей совокупностью условий. Указанные категории позволяют мыслить о яв­лениях, учитывая это различие и связь возможного и действительного.

Эти категории различны, поскольку они непосред­ственно не совпадают друг с другом, и тождественны, так как одна превращается в другую. Отношения между ними глубоко вскрыл еще Аристотель, у которого име­ются замечательные в сущности диалектические мысли по поводу взаимополагания и взаимоотрицания воз­можности и действительности. Не соглашаясь с положе­нием мегарцев о том, что возможность и действитель­ность одно и то же, Аристотель доказывал, что «[вполне] допустимо, что та или другая вещь способна («способность» здесь есть синоним «возможности».— М. Р.) существовать, а [между тем] не существует, и способна не существовать, а[ между тем] существует» (40). Иначе говоря, различие между этими категориями вытекает из того, что возможное может не превратиться в действительность, но может и стать таковой. Вместе с тем Аристотель подчеркивает связь возможности и действительности, которую он усматривает в том, что сама возможность существует в наличной действитель­ности, ибо ей неоткуда больше взяться; в силу этого он указывает, что «по времени действительность прежде способности» (41). Слово «прежде» следует понимать в том смысле, что должны существовать реальные вещи, кото­рые порождают другие вещи и тем превращают возмож­ное, существующее в вещах, в действительное. Так, чтобы хлеб из возможного стал реальностью, нужны прежде всего такие действительные вещи, как семя; сама возможность того, чтобы человек стал действительно­стью, существует благодаря другим людям и т. д. По выражению Аристотеля, «то, что его (возможное. — М. Р.) вызывает, уже существует в действительности» (42). В то же время он утверждает, что возможность впереди действительности, поскольку она хотя и существует в реальных вещах, но еще не реализовала себя. Лишь постольку, поскольку вещи находятся в движении, воз­можность может стать действительностью, а действи­тельность — осуществившейся возможностью. Вне дви­жения и развития нет ни возможности, ни действитель­ности. Поэтому диалектическая природа данных понятий совершенно очевидна.

Понятие возможности чрезвычайно многогранно, оно позволяет отражать в мышлении самые различные со­стояния действительности, стадии ее развития. Возмож­ность может иметь различные степени приближения к действительности или, если угодно, различные степени вероятности превращения в действительность. Возмож­ность может существовать в общей, «абстрактной» форме и в реальной форме. Возможно, например, что одна звезда столкнется с другой. В самом этом явлении нет ничего, что противоречило бы ему, и в этом смысле оно возможно. Но как показывают вычисления, «каж­дой звезде дана возможность странствовать около трил­лиона лет, прежде чем она столкнется с другой» (43). По утверждению советского астронома академика Фесенкова, даже при беспорядочном движении в пространстве можно ожидать очень близкого прохождения для каж­дой данной звезды один раз в 1017 лет. Ясно, что, хотя эта возможность и существует, она имеет чисто аб­страктный характер.

В. И. Ленин называл чисто абстрактной возмож­ностью образование при капитализме единого мирового треста, который бы поглотил все конкурирующие между собой государственно-обособленные финансовые капиталы. «Абстрактно мыслить подобную фазу, — писал Ленин, — можно» (44). Ее можно мыслить, поскольку она не противоречит себе. Называя такого рода возможности, формальными, абстрактными, нельзя сказать, что они не имеют абсо­лютно никакой почвы в реальной действительности. Всякая возможность отражает какие-то свойства и усло­вия реальных объектов и процессов, и это относится и к формальным возможностям. Столкновение звезд хотя и мало вероятно, но все же имеет некоторое основание в самой действительности. О возможности единого ми­рового финансового треста В. И. Ленин писал: «Не подлежит сомнению, что развитие идет в направлении к одному единственному тресту всемирному, поглощаю­щему все без исключения предприятия и все без исклю­чения государства" (45).

Категории возможности и действительности ориенти­руют мышление, процесс исследования на анализ реаль­ных условий. В зависимости от условий возможность: выступает либо как формальная, либо как реальная.

Многие формальные, абстрактные возможности не превращаются в действительность, однако некоторые из них вполне могут стать таковой, и мышление это должно учитывать. Гибкость понятия возможности, богатство его оттенков позволяют проследить и выразить разви­тие, изменение действительности. Формальная возмож­ность может стать реальной, т. е. такой, степень превра­щения которой в действительность несравнимо больше, чем у первой. То, что в одних условиях есть лишь фор­мальная, то в других условиях становится реальной возможностью. Иначе говоря, оба эти понятия отражают в мышлении процесс изменения действительности.

Например, создание искусственных спутников и пла­нет несколько десятилетий назад можно было с полным основанием считать абстрактной возможностью. В наше время это стало не только реальной возможностью, но и действительностью. Гибкость, пластичность понятий возможности и действительности совершенно очевидна. Возможность содержит в себе противоречие — на это указал еще Гегель. Оно состоит в том, что возможность есть одновременно и невозможность, так как она может осуществиться, а может и не осуществиться. В этом смысле понятие возможности тесно связано с понятием случайности. Ведь случайность в противовес необходи­мости это то, что может быть и может не быть. Взятое в своей существенной основе, понятие возможности от­ражает закономерные и необходимые тенденции разви­тия объектов. Смысл этой философской категории в том, чтобы при ее помощи обнаружить необходимое, законо­мерное, существующее еще в зародыше и при известных условиях превращающееся в действительность. Маркс, например, анализируя товар, обнаруживает в нем в воз­можности те глубокие противоречия капитализма, кото­рые становятся действительностью в развитой форме товарного производства. Маркс показывает, как эта возможность превращается в действительность. Если бы существующая в товаре возможность развитых противо­речий капиталистического способа производства не выражала закона, закономерной тенденции, то понятие возможности утратило бы свое познавательное значение. Приведем еще такой пример. Когда в СССР строился социализм, Коммунистическая партия была глубоко убе­ждена в возможности построения полного коммунизма, сейчас же советское общество практически вступило в период развернутого коммунистического строительства, т. е. в период превращения этой возможности в дей­ствительность. XXI съезд КПСС указал конкретные пути перехода от социализма к коммунизму. Предвидение этой возможности, путей и способов превращения ее в действительность основано на том, что это объективно закономерный процесс. Подчеркивая наличие необходимых тенденций разви­тия в понятии возможности, нельзя упускать из виду и другой, противоположной стороны, момента случай­ности. Если бы мы учитывали только первую сторону возможности, т. е. необходимость, закономерно суще­ствующую в виде зародыша, тенденции, то наша мысль была бы не способна отразить всей сложности и проти­воречивости развития; это привело бы к отождествлению возможного и необходимого. Это недопустимо, во-пер­вых, потому, что возможны и совершенно случайные явления, которые не поддаются предвидению, во-вторых, потому, что возможность как выражение необходимости в процессе своего превращения в действительность обрастает всякого рода случайностями, которые не поддаются точному учету. Иначе говоря, и здесь возможность и действительность не тождественны, а противоположны, и не только потому, что их нельзя подменять, но и по­тому, что возможность реализуется неоднозначно, она опосредствуется конкретными условиями, в которых осу­ществляется процесс ее реализации.

Отсюда очевидна тесная связь понятия вероятности с категориями возможности и действительности. Вероят­ность есть мера реализации возможности в определен­ных условиях. Такое усложнение анализа развития яв­лений по сравнению с предыдущим свидетельствует об углублении познания.

Постановка вопроса о возможности и действитель­ности, их различии в классической механике не возни­кала, потому что там постулировалась в основном одно­значная предопределенность хода событий. Иное поло­жение в квантовой механике. «Можно сказать, — пишет академик В. А. Фок, — что для атомного объекта суще­ствует потенциальная возможность проявлять себя в зависимости от внешних условий либо как волна, либо как частица, либо промежуточным образом. Имен­но в этой потенциальной возможности различных про­явлений свойств, присущих атомному объекту, и состоит дуализм волна — частица» (46). Отмеченные различные воз­можности непосредственно не тождественны действи­тельности, ибо возможность и действительность суть противоположности. Какая из указанных возможностей превратится в действительность, зависит от ряда усло­вий. Волновая функция отражает объективную возможность поведения отдельного микрообъекта, вероятность нахождения, например электрона, в определенном объеме пространства. Действительность же возникает из сложного процесса реализации возможности, из взаимодействия атомного объекта с внешними условиями и взаимодействия между многими атомными объектами. Но как ни различны возможность и действительность, они существуют в противоречивом единстве, ибо дей­ствительность есть реализованная сложным, опосредо­ванным путем возможность.

Из рассмотрения некоторых логических категорий видно, как мышление при их помощи выражает проти­воречия движения реального мира. Потому они и явля­ются категориями мышления, без коих мышление, мысль не может достигнуть своей главной цели.

Мышление в процессе исследования какого-либо объекта оперирует не отдельными категориями, а всей совокупностью логических категорий, выдвигая в соот­ветствии с конкретным ходом познания на первый план то одни, то другие категории. При рассмотрении вопроса о детерминированности явлений мы стремились пока­зать, что для правильного подхода к данному вопросу с точки зрения современной науки необходимо проана­лизировать связь ряда категорий, таких, как причина и следствие, необходимость и случайность, возможность и действительность и т. п. Каждая из этих категорий вскрывает какую-то одну сторону сложных противоре­чий действительности в ее движении, и только рас­смотрение всех этих сторон в их синтезе способно вос­произвести в мышлении представление об объекте. Но если в процессе мышления мы односторонне подойдем к анализу сложных противоречий и возьмем одну из этих категорий, скажем, случайность, и затем абсолюти­зируем ее, как это и делают некоторые ученые, тогда познание даст искаженную картину реального мира.

Образцом использования совокупности логических категорий служит анализ Марксом товара как клеточки капиталистического способа производства. В процессе исследования он использует различные категории. С по­мощью понятий сущности и явления он вскрывает со­отношение между внутренней и внешней сторонами в товаре, т. е. между стоимостью и ценой товара. Кате­гории содержания и формы дают возможность обнару­жить его субстанцию, то, что товар — это воплощение общественно необходимого труда, а меновая стои­мость — его форма. Понятия общего и единичного помо­гают Марксу объяснить стоимость как то существенно общее что находит свое выражение в массе единичных цен. Категории необходимости и случайности позволяют понять то необходимое в товаре и движении товарных цен, что прокладывает себе дорогу сквозь случайности (колебания цен). В противоречии потребительной стои­мости и стоимости товара Маркс при помощи категорий возможности и действительности обнаруживает потен­циальную возможность экономических кризисов, которые в известных условиях становятся действительностью, и т. д. и т. д. В результате такого анализа простое явле­ние, клеточка капиталистического производства — товар предстает перед нами во всех связях и опосредствованиях, с массой противоречий, связанных в один узел и раскрытых с разных сторон.

Логические категории как формы движения, углубления познания

Этот вопрос был уже частично рассмотрен в преды­дущем разделе, так как логика выражения объективных противоречий требует перехода в процессе познания от одних категорий к другим, притом последовательность этого перехода не произвольна, а соответствует той роли, которую выполняет каждая категория. Так, например, как ни важны категории причинно-следственной связи для понимания детерминированности явлений, но такие категории, как необходимость и случайность, возмож­ность и действительность, углубляют, конкретизируют наши понятия о связи явлений, вводя в них усложняю­щие моменты. Глубоко закономерным было развитие познания от абстрактного механического детерминизма XVII—XVIII вв. к современному детерминизму, основан­ному на понимании диалектического взаимодействия причины и следствия, необходимости и случайности, возможности и действительности и т. д. В отдельном акте познания категории также служат формой движе­ния, развертывания познания, ступеньками углубления в объективные связи и взаимозависимости явлений.

Рассмотрим этот вопрос на примере таких важных для познания категорий, как сущность и явление. Это особенно важно потому, что непонимание диалектической взаимосвязи и переходов таких противоположностей, как внутренняя сущность вещей и их внешнее проявление, было одним из важнейших источников идеалистических заблуждений на протяжении всей истории философии. В философии Канта разрыв сущности и явления приобрел поистине трагический характер, и все усилия этого философа были направлены на то, чтобы доказать неспособность человеческого разума проникнуть в мир «вещей в себе». Его «критическая» философия вступила в резкий конфликт с научным познанием, цель которого состоит в обнаружении внутренних существенных связей вещей, в превращении «вещей в себе» в «вещи для нас».

Гегель хорошо понял слабость кантовской философии и подверг ее серьезной критике. Главным его оружием против метафизического противопоставления внутрен­него и внешнего была диалектика, диалектический тезис о том, что сущность существует, лишь переходя во внеш­нее, проявляясь вовне, а внешнее выражает внутреннее, существенное, вне которого оно немыслимо. Но Гегель сам вел в этом вопросе борьбу против Канта с шатких, идеалистических позиций. Развивая правильную мысль о диалектической связи сущности и явления, внутреннего и внешнего, Гегель саму сущность вещей трактовал, с позиции абсолютного идеализма, т. е. как понятие, су­ществующее до природы и помимо нее. В результате метафизический разрыв между сущностью вещей и явлением, имевший место у Канта, у Гегеля не только не исчез, но в определенном смысле еще больше усилился: вся материальная природа была провозглашена «внеш­ним», «несущественным», «инобытием», «явлением» аб­солютного духа. И хотя Гегель на словах объединил сущность и явление, утвердил их единство, действитель­ной диалектической взаимосвязи и взаимоперехода их в силу указанного обстоятельства он не видел. Под кантовской «вещью в себе» еще можно было понимать сущность реальных вещей, которые якобы непознаваемы. Гегелевская сущность вещей идеальна, она витает над миром реальных вещей как бог, сотворивший их и давший им жизнь.

Таким образом, действительное соотношение сущ­ности и явления в логике движения познания не было решено Гегелем. Задача состояла в том, чтобы показать, что явления самого материального мира имеют внутреннюю, существенную сторону и внешнюю, поверхностную. Эти стороны явлений противоположны, поскольку, во-первых, сущность вещей и их внешнее проявление различны, непосредственно не совпадают друг с другом, а часто даже находятся в состоянии резкого противоречия между собой и, во-вторых, потому, что сущность скрыта от непосредственного взора, в то время как явление ле­жит на поверхности и доступно созерцанию.

Но, будучи противоположностями, сущность и явление находятся в единстве. Вещь есть единство сущности и явления, внутреннего и внешнего, и только в целях анализа, познания вещи их можно разделять. Поскольку между этими категориями существуют сложные диалектические связи, их необходимо исследовать как «категории-переходы», как одновременно взаимополагающие и взаимоотрицающие друг друга.

В современной идеалистической гносеологии и ло­гике идет борьба различных тенденций и направлений по вопросу о соотношений категорий сущности и явле­ния. Современный, как и старый, позитивизм основан на метафизическом противопоставлении опытного, «эмпирического» мира вещей внутренней их сущности, познаваемой с помощью законов науки. В работах выдающихся естествоиспытателей можно встретить мысль о том, что природа подобна часам, на которых мы видим дви­жение стрелок на циферблате, но скрытый механизм которых навсегда остается для нас недоступным. Весь смысл конвенционализма, операционализма, инструмен­тализма и прочих модных «измов» состоит в отрицании тезиса, что познание способно воспроизвести объектив­ную сущность вещей (47).

С другой стороны, современный неотомизм «признает» сущность вещей, но видит ее в боге; в его аргументах нет ничего нового по сравнению со старыми идеалистическими представлениями.

Вопрос о сущности и явлении не сводится только к тому, познаваемы ли вещи или непознаваемы. Можно отвечать утвердительно на вопрос о способности мышления проникнуть в сущность явлений и тем не менее неправильно представлять логику связи этих категорий, взаимоотношения их в процессе познания.

Самое важное в диалектике категорий сущности явления — это разрешение, преодоление противоречия между ними в процессе познания. Смысл познания состоит в том, чтобы понять это живое противоречие самой действительности путем сведения явления к сущ­ности и применения познанной сущности к живому многообразию явлений.

Соответственно этой задаче логика движения мысли схематично распадается на два этапа: 1) движение: мысли от явления к сущности и 2) движение ее от сущности к явлению. Сложность и трудность движения мышления состоит здесь в том, что на первом этапе мышление должно обнаружить в многообразии явлений их противоположность — сущность, а на втором — при­менить открытую сущность путем перехода ее в противоположные ей внешние явления. Хотя оба эти этапа представляют собой единый процесс, они имеют относительно самостоятельное значение, и на каждом из них познание сталкивается со специфическими противо­речиями.

На первом этапе движения познания в противоречии находится то, что быстро меняется, не так устойчиво, с тем, что относительно устойчиво, «инвариантно», не так быстротечно и изменчиво, как внешние явления. Это противоречие составляет источник мучительных трудно­стей для эмпириков, которые не могут понять, как воз­можно сведение многообразия явлений, каждому из которых присуща своеобразная индивидуальная жизнь, к некоей «сухой», «мертвой» сущности. Противопоставление Джемсом единого и многообразного как нельзя лучше демонстрирует эти страдания эмпиризма. Представители последнего правы, когда они восстают против мистического «абсолюта», в котором тонет живое много­образие явлений, и бунтуют против «всевластия» этой вымышленной силы. Как заявлял Джемс, его «плюра­листический» мир, т. е. мир, состоящий из множества явлений, более похож на федеративную республику, чем на империю или на королевство. Но, отрекаясь от концепции абсолютизма в природе, вульгарный эмпиризм заодно отказывается и от сведения внешних явлений к их объективной сущности и проповедует субъективист­ский произвол в познании, отрицание объективных зако­нов, т. е. федерацию анархизма. Это не мешает эмпири­кам, изгоняя мистическую высшую силу из природы через дверь, впустить ее через окно. Как показал Энгельс, эмпиризм, кичащийся своей приверженностью к опыту, более чем какое-либо другое направление в науке подвержен влиянию спиритуализма. Ибо нельзя не признавать того, что природа, как ни разделена она на множество единичных явлений, все же едина, вслед­ствие того что все ее проявления имеют одну и ту же материальную сущность. Наука не может не познавать сущности явлений, не отрекаясь от самой себя, не отка­зываясь от самого смысла своего бытия. И эту задачу должны решать даже самые крайние, или, как опреде­лял Джемс, радикальные, эмпирики. Но вместо того, чтобы искать сущность явлений природы в самих этих явлениях, они видят сущность многообразного в конце концов в боге. При этом они принимают бога «в силу определенных прагматических соображений» (48).

Эмпиризм во всех его проявлениях, включая и совре­менный позитивизм, вертится в заколдованном кругу противоречий между «беспокойством», быстротечностью, изменчивостью внешних явлений и устойчивостью, отно­сительной тождественностью сущности явлений. Он не может разрешить это противоречие. Диалектика же по­знания состоит в том, что, сводя внешнее к внутреннему, относительно устойчивому, оно вскрывает сущность яв­лений, их законы. Это не значит, что сущность неиз­менна. Сущность вещей также изменчива и находится в состоянии непрерывного развития. Об устойчивости сущности можно говорить лишь в ее соотношении с внешними проявлениями, которые в силу своей внеш­ности более подвержены различным колебаниям, смене форм, т. е. имеется в виду относительная, а не абсолют­ная устойчивость. Наука добивается успеха не тогда, когда она эмпирически фиксирует многообразие явле­ний, а тогда, когда ее поиски направлены на обнаруже­ние единства как чего-то относительно постоянного, когда она из этого последнего выводит объяснение внеш­них изменчивых проявлений. Прогресс ее измеряется этой способностью перевода изменчивого многообразия явлений в их относительно постоянную и устойчивую сущность.

Рассказывая об исследовании периодического закона элементов, Д. И. Менделеев говорит, что он стремился найти в нескольких десятках известных тогда химиче­ских элементов то «нечто», что было постоянным, неиз­меняющимся в различных соединениях элементов. Он нашел это нечто в атомном весе. Свойства элементов различны, при переходе в соединения, говорил он, они меняются. «А между тем, всякий из нас понимает, что при всей перемене в свойствах простых тел, в свободном их состоянии, нечто остается постоянным, и при переходе элемента в соединения это нечто — материальное и составляет характеристику соединений, заключающих дан­ный элемент (курсив мой. — М. Р.). В этом отношении поныне известно только одно числовое данное, это именно атомный вес, свойственный элементу. Величина атомного веса, по самому существу предмета, есть дан­ное, относящееся не к самому состоянию отдельного простого тела, а к той материальной части, которая обща и свободному простому телу, и всем его соеди­нениям» (49).

Это открытие явилось триумфом науки, так как она нашла сущность явлений, т. е. ту точку опоры, которая позволила понять многообразие явлений и дать им объ­яснение. Дальнейшие успехи науки позволили ей еще более глубоко проникнуть в сущность связи химических элементов и вскрыть эту основу в положительном заряде ядра.

Раскрывая сущность явлений, опираясь на нее, по­знание на втором этапе движения мысли применяет ее к объяснению многообразных явлений. Познание в этом случае развертывается, движется в обратном направле­нии и разрешает уже другое, специфическое для этого этапа противоречие. Здесь сущность, т. е. устойчивое, постоянное, должна перейти в свою противоположность; в изменяющееся, беспокойное, неустойчивое. Правильное отражение в мысли этого перехода дает возможность понять, как сущность проявляется во вне, в своих много образных выражениях. Эта сторона процесса познания чрезвычайно важна, так как внешние проявления сущ­ности вещей и сама сущность нередко столь противоре­чивы, что без исследования причин этой противоречи­вости и того, как они связаны между собой, одно установление сущности не дает знания конкретного. Движение познания от сущности и — шире — от законов к явлениям представляет особые трудности для одно­стороннего рационалистического подхода к анализу действительности, который стремится непосредственно подвести сущность под явление, не считаясь с особен­ностями последнего, со всеми сложными связями между внутренним и внешним. При таком подходе предпола­гается, что раз сущность вещей открыта, то каждая вещь в качестве ее проявления должна быть непосред­ственно тождественна со своей сущностью. Любые отклонения внешних свойств вещи от ее сущности при­водят сторонников такого подхода в замешательство. Они пытаются либо насильно втиснуть явление в сущ­ность, т. е. искусственно связать его с сущностью, либо, если это не удается, они отбрасывают явление, объяв­ляя его случайностью, хотя действительность не дает для этого никаких оснований. Это противоречие, несовпаде­ние сущности с явлением и трудности исследования об­стоятельств, в силу которых сущность проявляется в столь несхожих и даже противоречащих ей формах, используются противниками науки, для того чтобы объ­явить саму сущность, законы несуществующими. Этот вопрос был нами специально рассмотрен на материале развития экономической науки в другой работе, к кото­рой мы и отсылаем читателя (50).

Когда познание, двигаясь от внешнего к внутреннему, отвлекается от неустойчивой формы явлений, от их сложных внешних связей, вызывающих эту неустойчи­вость, чтобы обнаружить их сущность, то такое отвлечение вполне правомерно и необходимо. Иным путем не­возможно преобразование в мышлении явлений в их противоположность, т. е. в их сущность. Когда же позна­ние идет от сущности к явлениям, применяет сущность к явлениям, оно уже не может отвлечься от внешних связей и должно, так сказать, вывести сущность из мира чисто внутреннего бытия во внешний мир со всеми его сложными перипетиями. Только таким путем можно в мышлении осуществить переход сущности в ее противоположность, во внешние явления и понять, сущность тождественна, совпадает с явлением не посредственно, а опосредствованно. Иными словами, сущность и явление связаны между собой через ряд посредствующих звеньев, без анализа которых невозможно установить совпадения сущности с явлениями.

Маркс открыл прибавочную стоимость как сущность всех форм капиталистической прибыли. В третьем томе «Капитала» он показал, как эта сущность проявляется в многообразных формах: в торговой прибыли, ренте, проценте и т. п. Трудно сказать, что с методологической точки зрения представляло более сложную задачу обоснование самой теории прибавочной стоимости исследование того, почему эта сущность капитала является в столь сложных и создающих ложную видимость формах. Во всяком случае вторая сторона марксова исследования ставила труднейшие задачи, и не случайно враги марксизма рассчитывали на мнимую неразрешимость именно этих задач. Но их расчеты потер­пели крах.

Современные противники марксизма также спекулируют на противоречии сущности и внешних форм проявления. Буржуазные экономисты, реформисты, ревизионисты атакуют марксово экономическое учение, пытаясь «доказать» несоответствие его современным изменившимся формам капитализма. Апологеты капита­листического строя не прочь признать, что Маркс был прав по отношению к капитализму XIX в., лишь бы сде­лать вывод, что теперь его учение устарело. Главный их довод состоит в том, что раньше капитал существовал в форме индивидуальных капиталов, а ныне преимуще­ственно в форме акционерного капитала; раньше в про­изводстве распоряжались отдельные капиталисты, а сейчас — государство, которое-де все больше становится руководителем экономической жизни; раньше рабочий нанимался к отдельному хозяину предприятия, а теперь к государству, которое изображается как надклассоавая сила, и т. д.

Империалистическая стадия капитализма принесла с собой ряд важных изменений, которые нельзя игнорировать. Эти изменения были исследованы марксистами и прежде всего В. И. Лениным, который глубоко раскрыл новые экономические и политические тенденции, харак­терные для последней стадии капитализма. Но чтобы правильно мыслить об этих изменениях, необходимо ис­следовать сущность этих изменений, рассмотреть, выра­жают ли они новую сущность. Однако анализ изменений ряда сторон и свойств капитализма показывает, что они не затронули сущности буржуазного способа производ­ства. Эта сущность заключается в том, что средства про­изводства находятся в руках капиталистов, а рабочие лишены их, они вынуждены наниматься к владельцам средств производства, эксплуатируются ими. Сущность капиталистического способа производства проявляется в двух сменяющих друг друга формах — в форме домо­нополистического капитала, когда средства производ­ства находятся в руках отдельных капиталистов, и в форме капиталистических, а также государственно-капиталистических монополий, когда средства производ­ства находятся в собственности монополий или капита­листического государства. Было бы большой ошибкой отождествлять эти отдельные формы проявления капи­тала с его сущностью. Между тем защитники современ­ного капитализма именно так и поступают. Этот прием особенно характерен для реформистов и ревизионистов. Они считают капиталистическим лишь такой способ производства, который основан на наемном труде рабо­чих у отдельных фабрикантов и предпринимателей. Ак­ционерная форма капитала, с их точки зрения, изменяет природу капитализма, поскольку же отдельные рабочие становятся владельцами акций, то капитализм стано­вится якобы народным. В государственных монополиях они видят уже социализм, так как здесь-де нет частной собственности. Но дело в том, что не только государ­ственные предприятия, но и государство в целом, весь государственный аппарат подчинены интересам буржуа­зии и особенно крупнейших капиталистических монопо­лий.

Защитники капитализма игнорируют тот факт, что во всех изменениях, которые капиталистический способ производства претерпел за свою историю, в том числе и в последние десятилетия, остается незыблемой его сущ­ность, его святая святых: капиталистическая собственность, а следовательно, и буржуазный характер госу­дарства, используемого в целях обогащения капиталистов.

Опровергая буржуазную апологетику современного капитализма, марксисты показывают, каковы те «досредствующие звенья», т. е. новые условия, которые не отменяют сущности капитализма, а видоизменяют его проявления в настоящую историческую эпоху. Такими опосредствующими условиями являются небывалый рост концентрации капитала, образование монополий, сраще­ние монополистического капитала с государственным аппаратом и т. п. При таком анализе становится ясным, что в государственно-монополистическом капитализме, в переходе ряда хозяйственных функций из рук отдель­ных капиталистов к капиталистическому государству и т. п. нет ни грани социализма, что это лишь симптомы, свидетельствующие о давно созревшей исторической не­обходимости обобществления средств производства на основе социалистической собственности и в рамках со­циалистического государства.

Таким образом, категории сущности и явления, бу­дучи мысленным выражением диалектической взаимо­связи внутренних и внешних сторон объектов, указывают путь, логику развертывания познания: от внешнего, от форм проявления вещей к их сущности, внутренним свя­зям и от них снова к внешним проявлениям, к анализу того, почему сущность выступает именно в таких, а не иных внешних формах.

Этой же цели — логике развертывания познания — служат и другие категории, имеющие подобный логиче­ский аспект. В следующем разделе это будет показано на категориях содержания и формы, имеющих важное значение для понимания логики развития познания, смены одних понятий другими, наполнения старых по­нятий новым содержанием и т. д. До сих пор мы подчеркивали, что гибкость общих философских категорий находится в соответствии с раз­вивающимися явлениями объективного мира. Важно, однако, выяснить и их отношение с развивающимися представлениями науки о природе. Здесь мы как будто сталкиваемся с неразрешимым противоречием. С одной стороны, общие философские категории, такие, как ма­терия, пространство, время, причинность, необходимость и т. п., в силу своей всеобщности выступают в качестве устойчивого, «незыблемого» момента в процессе позна­ния. Как бы ни менялись конкретные знания о материи, причинности и т. д., сами эти категории не утрачивают своего значения опорных пунктов познания, логического фундамента человеческих знаний. Они, разумеется, обо­гащаются благодаря развитию наших знаний о природе, но не перестают быть в своей сущности тем, чем они были, например, до и после новейших открытий физики о строении материи. Именно в этом смысле философские категории — «устойчивый», «незыблемый» момент про­цесса познания.

С другой стороны, всеобщие философские категории не могут быть отгорожены от быстро изменяющихся конкретных знаний об объектах действительности и если они не будут обобщать этого развития науки, то они пе­рестанут играть роль опорных пунктов познания. Но как они могут это делать, будучи предельно общими понятиями? Ведь в определении материи как философ­ской категории, отражающей существование объектив­ной, независимой от сознания реальности, не видно не­посредственного учета таких достижений физики, как открытие электрона, радиоактивности, двойственной природы вещества и поля и т. д. И тем не менее это определение единственно правильное, не нуждающееся в исправлении или дополнении.

Такова, казалось бы, неразрешимая антиномия философских категорий и изменяющихся конкретных есте­ственнонаучных представлений о природе. Но антиномия эта неразрешима лишь при том условии, если не учиты­вать диалектической связи и взаимодействия той и дру­гой стороны этого противоречия. В сущности мы здесь сталкиваемся с той же проблемой единства устойчиво­сти и изменчивости, которая выше была рассмотрена при анализе процесса отражения действительности в по­нятиях. Сейчас она возникает перед нами как проблема единства устойчивости и изменчивости в процессе самого познания. Указанное единство заключается в том, что, как бы ни изменялись конкретные знания об объектив­ном мире, должно быть нечто незыблемое и устойчивое, в противном случае нарушится связь и исчезнет законо­мерность развития познания. Этим устойчивым и незыблемым является то, что изменяющиеся знания суть знания об объективно существующей природе, материи и ее коренных наиболее общих законах. Могут меняться и меняются представления науки о материи, о ее свой­ствах, строении и т. д., но как бы не менялись указанные свойства, открытые наукой, это — свойства материи, а не чего-либо иного. Могут меняться и меняются конкретные знания о причинности, о том, какова форма детерминированности явлений в разных сферах природы, но это изменение знаний о всеобщем законе причинности, столь же объективно существующем, как и материя.

Научные философские категории потому и служат опорными пунктами познания, логическими формами мышления, потому и устойчивы, незыблемы при смене конкретных знаний, что они отражают эти всеобщие свойства изучаемых специальными науками объектов.

Из сказанного следуют два вывода. Во-первых», нельзя непосредственно отождествлять развивающиеся естественнонаучные понятия с философскими категориями, отражающими общие свойства и законы объективного мира, ибо такое отождествление порождает глу­боко ошибочную мысль о том, что смена представлений о материи, причинности и т. п. может сделать устарев­шими и соответствующие философские категории. Как известно, именно такое отождествление привело к тому, что в связи с революцией в физике конца XIX и начала"-XX в. некоторые ученые начали утверждать, что «мате­рия исчезла», что новые данные науки несовместимы с принципом детерминизма и т. п. Во-вторых, недопу­стимо и абсолютизировать момент различия, нетождественности устойчивого и изменчивого в познании, т. е. нельзя разделять стеной общие философские категории и конкретные естественнонаучные понятия, ибо без опоры на общие категории быстро изменяющееся знание неизбежно порождает агностические и релятивистские заблуждения. Познание есть единство устойчивого и из­менчивого — моментов, которые взаимно связаны и взаимно оплодотворяют друг друга. Опираясь на философские категории, естествоиспытатель не собьется на опасный путь релятивизма, абсолютизации относительного характера знаний и будет иметь в своих руках прочную логическую нить, связывающую воедино все его искания. В свою очередь философские категория' должны быть настолько гибкими и пластичными, настолько подвижными формами мышления, чтобы вби­рать и впитывать в себя новые достижения наук.

Гибкость самых широких философских понятий состоит в их всеобщности. Когда мы определяем материю как существующую независимо от человеческого созна­ния реальность и не наполняем это понятие более кон­кретным содержанием, то тем самым мы делаем его максимально гибким, соответствующим любой ступени развития науки о материи, любым ее открытиям. Диа­лектика здесь такова, что чем общее выраженное в по­нятии содержание, тем понятие гибче. Всякая попытка внести в философскую категорию содержание, характе­ризующее какой-либо частный момент или сторону явле­ния, или в ее определении абсолютизировать какие-то конкретные знания, достигнутые на данном этапе, будет иметь своим результатом окостенение общих категорий, приведет к неспособности их отражать развивающиеся знания.

Развитие и изменение понятий. Конкретность понятий

Формальная логика, как было уже сказано, имеет дело с готовыми понятиями. Она не исследует процессов развития, изменения понятий. Ее задача — выяснить связи и отношения между готовыми понятиями, показать, какие следствия и выводы можно сделать из этих свя­зей и отношений.

Этим, однако, не исчерпывается проблема понятий. Познание есть исторический процесс развития от незна­ния к знанию, от менее глубокого к более глубокому знанию, от знания внешних сторон явлений к знанию их внутренних сторон, исследованию законов объективного мира и т. д.

Движение познания находит свое выражение в раз­витии и изменении понятий, суждений, гипотез, теорий, научных идей и т. п. В науке нет понятий, которые бы не претерпели изменений, не углублялись и не совершен­ствовались с развитием человеческих знаний о мире. Развитие и изменение понятий обусловливают две глав­ные причины: 1) развитие объективной действительно­сти вызывает противоречие между старыми понятиями и новыми условиями и необходимость преодоления этого противоречия путем выработки новых или изменения старых понятий в соответствии с изменившейся действи­тельностью. Эта причина изменения понятий имеет отно­шение главным образом к социальным наукам, так как общество по сравнению с природой особенно быстро из­меняется и коренная смена форм общественной жизни, нередко происходящая при жизни одного и того же поколения, требует преобразования понятий; 2) закономерность развития научного познания заключается в том, что понятия и представления об объективном мире не могут возникнуть сразу в готовом, завершенном виде. Это относится к любым объектам познания, независимо от того, претерпевают ли они сравнительно быстрые или медленные изменения.

Последняя причина, обусловливающая развитие и изменение понятий, требует некоторых пояснений. Развитие познания — это общественный процесс, т. е. про­цесс, неразрывно связанный с историческими условиями общественной жизни. Не верно представлять себе по­знание как абсолютно автономный процесс, протекаю­щий в границах чистого разума. Познание зависит от развития производительных сил общества, от техники исследования и эксперимента, которую общество в силах предоставить науке; оно зависит также от того, насколько благоприятствуют развитию науки социальные порядки, господствующие в тот или иной исторический период развития общества. Чем выше уровень произво­дительных сил общества, чем прогрессивнее обществен­ный строй, тем больше возможностей существует для развития познания. Но так как условия общественной жизни на различных исторических стадиях не одина­ковы, то и человеческие понятия и представления об объективном мире вырабатываются не сразу, а по мере развития и обогащения общественной практики. В этом смысле можно сказать, что история развития понятий науки отражает историю развития самого общества и во всяком случае неразрывно связана с ним.

Далее, познанию в целом, а следовательно, и поня­тиям присуща собственная логика развития, несводи­мая к указанным общим условиям прогресса науки, хотя ее нельзя понять изолированно от последних. Выше речь уже шла о специфических законах познания. Этим законам подчиняется и развитие, изменение понятий. Так как специфическим законом познания является дви­жение от относительных истин к абсолютной истине, то и приятия на каждой ступени развития познания ограничены историческими условиями, в которых они создаются, они отмечают вехи движения познания к полному постижению истины.

В этом смысле понятия науки историчны, поскольку они отражают определенную ступень знаний, достигнутую в тот или иной период развития науки. Они историчны и вследствие того, что составляют результат предшествующего развития мысли и могут быть поняты лишь в связи со всей совокупностью представлений и понятий, выработанных ранее. История развития познания свидетельствует об оши­бочности концепции об априорном характере понятий, Эту точку зрения еще можно было отстаивать, например, в период господства ньютоновской механики, когда казалось, что понятия этой науки обладают непоколеби­мой прочностью или претерпевают очень медленные из­менения. Но она лишена всяких оснований теперь, ко­гда, как ни в какую другую эпоху, происходит коренная ломка понятий (например, в физике, социологии и др.). Одни понятия заменяются другими, старые понятия наполняются новым, более глубоким содержанием, рас­ширяются возможности формирования и образования понятий, более адекватно отражающих - объективный мир. Современный этап в развитии естествознания, особенно физики, характеризуется борьбой различных взглядов именно по вопросу о границах применимости понятий в связи с углублением познания, переходом из одной области мира в другую.

Поэтому нельзя пройти мимо рассуждений об апри­орности понятий современной науки тех естествоиспытателей, которые сами делают много для того, чтобы заменять устаревшие понятия новыми. Таковы, напри­мер, рассуждения В. Гейзенберга о том, что квантовая теория содержит существенные элементы философии Канта, именно его учение об априорности понятий (51).

И хотя он делает некоторые оговорки, заявляя, что «априорные понятия не являются неизменяемой основой точного естествознания», но его утверждение об априорности понятий в познании находится в логическом противоречии с этими оговорками. Априорность понятий означает независимость их от опыта, а следовательно, и от исторического изменения опыта. Этот вывод вытекает из философии Канта, ибо если понятия выводятся из разума до опыта и независимо от него, то они не могут изменяться, развиваться. Кант считал априорными, например, понятия пространства и времени. Но какую революцию претерпели эти понятия в наше время! П. Ланжевен правильно заметил, что эволюция этих по­нятий дает возможность делать очень важные выводы по вопросу об их априорности. «Понятия времени и пространства,— говорил он, — не могут быть априорными. Каждому этапу наших познаний, каждой стадии в развитии наших теорий о физическом мире соответствует определенное представление о пространстве и времени» (52). Новейшее развитие науки предоставляет в наше рас­поряжение неисчерпаемый материал, подтверждающий и развивающий диалектический подход к понятиям. Этот подход насильно навязывается объективными фак­тами современному исследователю природы, сознательно или стихийно применяющему диалектику в своих трудах. Разве не на языке диалектической логики рассуждает Н. Бор, когда, имея в виду понятия науки, ой говорит о «никогда не кончающейся борьбе за гармо­нию между содержанием и формой», о том, что «ника­кое содержание нельзя уловить без привлечения соот­ветствующей формы», что «всякая форма, как бы ни была она полезна в прошлом, может оказаться слиш­ком узкой для того, чтобы охватить новые результаты (53).

Эти высказывания довольно точно схватывают сущность проблемы развития понятий. В них особенно под­черкивается логическое значение таких категорий, как содержание и форма. Эти противоположные категории взаимно проникают друг друга. Мысль не может существовать, не будучи выраженной в форме понятия, суж­дения или в какой-либо другой форме. В свою очередь формы мышления пусты без содержания. Когда мы го­ворим о формах мышления, то уже заранее предпола­гаем, что они связаны с содержанием, т. е. с мыслью, и без нее невозможны. Но единство содержания и формы мысли противоречиво. Общий закон, согласно которому изменившееся содержание требует соответ­ствующего развития формы, всецело относится и к мыш­лению. Понятия как форма отражения объективного мира должны развиваться, углубляться, совершенство­ваться на базе прогрессивного развития содержания знаний. Движение познания — это бесконечный процесс совпадения, приближения мысли к объекту, выражения в формах понятий, суждений, теорий реального объек­тивного содержания явлений. Содержание наших зна­ний об объективном мире беспрерывно изменяется» углубляется. В процессе этого развития некоторые по­нятия вступают в противоречие с новым содержанием наших знаний. Возникает потребность разрешения этого противоречия и приведения понятия в соответствии с этим содержанием знаний. Вот почему так важно поло­жение диалектической логики об изменчивости, гибко­сти, историчности понятий.

Развитие и изменение понятий идет по различным направлениям. Во-первых, в связи с расширяющимся и изменяющимся содержанием научных знаний образу­ются новые понятия. Во-вторых, происходит развитие, уточнение и изменение старых понятий, наполнение их новым содержанием на основе прогресса знаний. В-тре­тьих, идет процесс конкретизации понятий, под которым понимается их изменение не в смысле появления новых или уточнения старых понятий, а в смысле расширения охватываемых ими аспектов, граней обусловленного их применением к разным явлениям, в различных усло­виях, в разных связях и т. п. По этим направлениям мы и рассмотрим кратко вопрос об изменении понятий. Образование и формулирование новых понятий в связи с изменяющимся содержанием знаний. Вся история науки — это история возникновения новых по­нятии, в которых находит свое выражение процесс раз­вития и углубления познания объективного мира. Образование и формулирование новых научных понятий сви­детельствует о завоевании наукой и практикой новых областей знания, о том, что познание проникает в более глубокие пласты действительности, умножая крупицы абсолютной истины. В этом отношении развитие науки в последние полвека наиболее поучительно.

С одной стороны, происходит революция в физике, начавшаяся в конце прошлого века и продолжающаяся поныне. Физика обогатила человечество множеством понятий о совершенно неведомом до этого мире, она позволила человеку проникнуть в тайны атомных объек­тов, мельчайших частиц материи. Понятия об электроне, протоне, нейтроне и других «элементарных» частицах материи, понятия об атомной энергии, о корпускулярно-волновой природе вещества и поля, радиоактивности, взаимопревращаемости элементарных частиц и многие другие понятия стали теми новыми «узловыми пунк­тами» познания и практики, без которых немыслимо современное представление о природе. То же самое следует сказать и о других науках, например о космо­гонии и ее современных понятиях, с помощью которых человечество расширяет и углубляет свои познания, так сказать, другого «конца» природы, мира неисчислимых галактик, находящихся от нас на фантастически дале­ких расстояниях. Это же можно сказать о физиологии, в которой И. П. Павлов и его последователи сформули­ровали ряд новых понятий (условный и безусловный рефлексы, торможение и возбуждение, иррадиирование и концентрирование возбуждения и т. п.), раскрываю­щих механизм деятельности мозга. С другой стороны, в течение указанного полувека произошла величайшая социальная революция — Октябрьская социалистиче­ская революция 1917 г., которая изменила лицо совре­менного общества. А ныне социализм стал уже мировой системой, на социалистический путь становятся все но­вые страны. Эти глубочайшие изменения в социальной структуре общества нашли свое отражение в новых экономических, политических, нравственных, эстетических и прочих понятиях. Такие понятия, как Советы, инду­стриализация, коллективизация, народная демократия, социалистическое планирование, социалистическое со­ревнование и т. п., выражают новые знания человека о закономерностях революционного преобразования общества и путях создания новых общественных отноше­ний. В них воплощен богатейший опыт новой историче­ской эпохи, которую без этих понятий так же невоз­можно осмыслить, как без новых физических понятий немыслима современная наука о природе.

Оба эти переворота первой половины XX в.— поворот в социальной жизни и великие достижения науки о при­роде — неразрывно связаны между собой. Невиданные достижения науки требуют такой организации и таких форм общественного устройства, которые подчинили бы науку интересам человека, его благополучия, а не войнам и разрушению. Такой организацией может быть лишь социализм, а не изживший себя капитализм. Со­циализм есть та форма общественной жизни, которая способна реализовать в интересах человечества любое достижение науки. В свою очередь наука находит в соцналистической организации общества такую форму, которая создает для нее безграничные возможности для развития. Не случайно именно в стране социализма впервые были созданы искусственные спутники Земли, а затем и искусственная планета, впервые советская ракета достигла Луны, и именно эти новые понятия стали символом неограниченных возможностей человека на пути познания и овладения силами природы.

Новые понятия в науке возникают по-разному. Один путь — это замена тех старых понятий, которые не вы­держивают испытания в практическом опыте людей, но­выми понятиями, правильно отражающими реальный объективный мир. Такими отжившими понятиями ока­зались, например, понятия флогистона, теплорода, элек­трической жидкости, «жизненной силы» и многие дру­гие. Научное познание выявило несоответствие таких понятий содержанию явлений и заменило их поня­тиями, адекватно отражающими природу. Это развитие, изменение понятий — один из аспектов разрешения противоречий между содержанием и формой, той борь­бы за гармонию между содержанием (реальным объек­тивным миром) и формой (понятиями, теориями), кото­рая служит источником развития познания. Другой путь образования новых понятий, на наш взгляд главный, в основе которого также лежит развитие и разрешение указанного противоречия, состоит в уточнении границ старых понятий, сферы их применения и т. п. Выработанные на предшествующих этапах развития познания научные понятия не отменяются, а оказываются недо­статочными, ограниченными, отражающими лишь узкий круг явлений. Новые понятия расширяют сферу позна­ния, отражают более глубоко сущность вещей, вклю­чают в орбиту науки качественно более сложные про­цессы природы.

Этот путь не только соответствует общему закону развития познания от явления к сущности, но и соответ­ствует объективной природе, неисчерпаемой в своих ка­чественных особенностях и превращениях. Последнее обстоятельство показывает нам, почему понятия, при­годные для объяснения одних явлений, непригодны для объяснения других, качественно отличающихся от них явлений. Новые понятия возникают именно потому, что углубляющееся познание сталкивается с такими каче­ственно новыми областями, к которым старые понятия неприменимы или применимы с ограничениями. Эта причина возникновения новых понятий особенно дей­ствует в условиях современного развития науки, которая обнаруживает противоречия между новыми областями природы, открываемыми ею, и старыми понятиями, ока­зывающимися узкими для них.

В настоящее время наука, как никогда раньше, вскрывает качественное многообразие природы, неисчер­паемость форм ее существования. Природа разверты­вается в бесконечности не по принципу чисто количе­ственного накопления одних и тех же однородных форм и свойств, а по принципу роста качественного разнооб­разия этих форм и свойств. Картина развития материи «вглубь» не может быть уподоблена, пользуясь остроумным сравнением, сделан­ным Ланжевеном, тем абсолютно похожим игрушечным куколкам, которые вставляются одна в другую. Пере­ход от макрообъектов к микрообъектам не есть подоб­ное количественное уменьшение материальных частиц. Действительность, по справедливому замечанию П.Ланжевена, «оказывается гораздо богаче и несравненно интереснее» (54), т. е. богаче и интереснее в смысле качествен­ной неоднородности и усложненности.

Что же касается развития материй «вширь», то и здесь понятия об однородности галактик, по заявлениям авторитетных представителей астрономии, вступили в противоречие с новыми данными: «Если попытаться двумя словами охарактеризовать то представление о распределении галактик, которое начинает склады­ваться за последние годы на основе новейших данных, то, пожалуй, наиболее удачным выражением будет «крайняя неоднородность»» (55).

Таким образом, процесс развития и углубления по­знания требует формирования новых понятий, выра­ботки новых способов исследования, выражающих спе­цифику, новых объектов, их качественное отличие по сравнению с теми объектами, которые наука изучала до этого. На этом пути неизбежно возникают противоре­чия. Обычно познание движется таким путем: опираясь на достигнутое, наука переходит к исследованию более глубокой сущности вещей, например, опираясь на зна­ние макрообъектов, наука переходит к познанию микро­объектов. На новую, неизвестную еще область природы экстраполируются понятия и принципы уже познанной области. Иначе говоря, наука стремится штурмовать новые крепости с имеющимися уже в ее распоряжении средствами, распространить на новые объекты понятия и представления, выработанные на материале других явлений и процессов. Например, на первых порах изу­чения электронов и других микрообъектов ученые пыта­лись применить к ним понятия классической механики и электромагнетизма. На них распространяли понятие траектории, частицы, локализованной в пространстве, волны и др. Они пытались трактовать движение отдель­ной микрочастицы так, как трактовалось движение от­дельных тел в старой механике, стремились применять принципы лапласовского детерминизма к объяснению причинности в квантовой механике и т. п. Эта экстра­поляция старых представлений на новые явления пред­принимается отдельными физиками и до сих пор. Возможен ли в ходе познания подобный перенос ста­рых понятий и представлений на качественно новые объекты? Несомненно, он имеет некоторые основания. С психологической точки зрения нетрудно объяснить стремление познать новые явления с помощью понятий, уже оправдавших себя в теории и. на практике. Говоря о применении понятий классической механики к атом­ным и субатомным объектам, П. Ланжевен заявлял: «В этом случае мы поступили так, как поступают фи­зики во всех тех случаях, когда им приходится столк­нуться с совершенно новым явлением: мы попытались объяснить неизвестное с помощью уже известного и использовать в данном случае представления, оказав­шиеся пригодными для объяснения других явлений. Другого пути не существует, и лишь неудача такой по­пытки заставляет пересмотреть проблему с самого на­чала и искать выхода на пути создания совершенно новых представлении» (56). Слова о том, что «другого пути не существует», представляются нам слишком категоричными. Нам ка­жется, что положение диалектического материализма о том, что качественно специфическим объектам при­сущи свои особые закономерности, предохраняет до не­которой степени от силы инерции в познании и ориен­тирует на сознательное исследование своеобразных законов движения этих объектов. Поэтому применение понятий и представлений, выработанных на одних явлениях, к качественно отличным от них явлениям, хотя и имеет место, как об этом свидетельствует история познания, но это не закон познания, а скорее действие сил инерции, привычки в познании. Но, как бы там ни было, противоречия между ста­рыми понятиями и новыми объективными законами яв­лений с качественно более сложными свойствами неиз­бежны. Такова закономерность развития познания. Воз­никающие противоречия разрешаются путем выработки новых понятий, точно или с приблизительной точностью отражающих качественно специфические закономерно­сти новых объектов. Именно так решены указанные про­тиворечия в квантовой физике, которая сформулировала целый ряд новых понятий, отличных от понятий клас­сической физики. При этом, однако, старые понятия не были уничтожены, как это происходит с ложными по­нятиями науке, они сохранились, но уже как понятия, имеющие свои границы, подчиненные более общим и широким понятиям и представлениям. На новой ступени развития знаний используются и некоторые старые по­нятия. Например, квантовая механика использует для описания атомных объектов такие понятия, как импульс и координата. Но так как эти понятия, взятые из клас­сической механики, не могут точно учитывать своеоб­разные свойства микрообъектов, то для уточнения при­менимости их вводится так называемое соотношение неопределенности.

Дальнейшее развитие физических представлений о материи безусловно потребует формулирования новых понятий и теорий, которые разрешат я преодолеют многочисленные трудности и неясности, существующие на современном этапе развития науки. Некоторые понятия, которые сейчас имеют широкую область применения в свою очередь станут ограниченными, недостаточ­ными для выражения нового содержания знаний. Такова объективная диалектика развития понятий.

Уточнение, углубление старых понятий, наполнение их новым содержанием на основе новых данных науки и практики. Значительная часть понятий науки, выра­ботанных на сравнительно ранних стадиях ее развития, не отбрасывается в дальнейшем, их значение для объ­яснения явлений не ограничивается, а напротив, они обнаруживают чрезвычайную устойчивость, «живу­честь». К этой категории относятся наиболее общие и кардинальные понятия каждой науки, а также фило­софские понятия, применяемые во всех науках. Таковы, например, понятия материи, движения, пространства, времени, причинности и т. п., а также более узкие понятия — масса, химический элемент, атом и им по­добные. Эти понятия науки отражают наиболее существенные связи и отношения вещей, важные стороны и формы объективного развития, без которых научное познание не могло обойтись уже на ранних ступенях своего раз­вития. Например, человеческая мысль рано установила, что ничто в мире не существует вне пространства и вре­мени или что все имеет свою причину. Конкретные представления о пространстве и времени, о причинности могли быть и действительно были при своем возникно­вении неясными, неточными, но человеческая мысль правильно схватила в этих и подобных им понятиях то, что существенно для познания объективного мира. И поэтому они проходят через всю историю науки, через весь многовековой процесс познания, не сме­няясь другими понятиями. Аналогичную картину можно наблюдать и в истории отдельных наук. Например, понятие «химический элемент» возникло в химии давно, его первоначальное содержание было далеким от настоящего его содержания, но оно сохранилось и сейчас, оставаясь одним из основных понятий этой науки. В эстетике еще во времена Платона и Аристотеля воз­никли такие понятия, как прекрасное, трагическое, ко­мическое и т. п., т. е. Понятия, которые теперь состав­ляют основу этой науки.

Будучи наиболее устойчивыми, подобные понятия также развиваются и изменяются. И здесъ устойчивость существует неразрывно со своей противоположностью — изменчивостью, вне которой нет никакой устойчивости. Здесь процесс развития понятий иной, отличный от рассмотренного выше. Развитие здесь состоит не в том, что с открытием новых объектов, новых сторон ранее известных явлений требуется смена этих понятий но­выми или их ограничение, а в том, что уточняется их содержание, раскрываются их новые стороны, понятия становятся глубже, точнее, более адекватно отражают действительность. Иными словами, происходит процесс обновления понятий.

Например, теория относительности, как частная, так н общая, внесла существенные изменения в научные представления о пространстве и времени, их связи и взаимоотношения между собой, а также с материей, их «содержанием». Но теория относительности не отме­нила этих понятий, а лишь углубила, наполнила их но­вым, более богатым содержанием. Она «обновила» их, привела в соответствие с нынешним уровнем научных знаний, вследствие чего их значение для познания воз­росло. С помощью современных понятий пространства и времени мы можем объяснять сложные, ранее не известные пространственно-временные свойства, проявляющиеся при движении материи, приближающемся к ско­рости света, или возникающие в зависимости от распределения и движения материальных тяготеющих масс.

Развитие и изменение сохраняющихся старых поня­тий имеет определенное направление, которое можно определить как процесс конкретизации. В этом процессе в полной мере проявляется действие закона развития познания от абстрактного к конкретному, который мы рассмотрим в специальной главе. Первоначально поня­тия неизбежно имеют абстрактный характер в том смысле, что они строятся и выводятся на основе каких-то односторонних, неполных данных. Например, в по­нятиях геометрии Эвклида были отражены общие пространственные свойства вещей, заимствованные из тогдашней узкой практики людей, не учитывавшей мно­гообразия геометрических свойств, их зависимости от движущейся материи.

По мере расширения человеческой практики и роста знаний абстрактные понятия становятся более конкретными, наполняются конкретным содержанием. Они ста­новятся более конкретными в силу того, что в них отражаются и обобщаются не одна какая-нибудь сто­рона целого, не отдельные свойства явлений, прежде всего доступные познанию, а все или многие стороны явления, свойства вещей, раскрываемые постепенно наукой на основе роста практического отношения людей к природе. Если конкретное есть единство многообраз­ных явлений, то, естественно, что, по мере того как по­знается многообразие свойств вещей, сами понятия о них становятся конкретнее.

Этот процесс можно проиллюстрировать на примере одного из важнейших понятий теории научного комму­низма — понятия диктатуры пролетариата. Это поня­тие возникло не сразу во всей своей конкретности. Эво­люция этого понятия шла от первоначально общей и абстрактной постановки вопроса к более конкретному выражению его сущности, к раскрытию все новых сто­рон диктатуры пролетариата. При этом решающее значение имело развитие опыта, практика революционной борьбы. Понятия развиваются не чисто логическим пу­тем, а вбирая в себя и перерабатывая новейший исто­рический опыт. Чем разнообразнее и конкретнее ста­новится этот опыт, чем больше понятия выходят за пределы одной теории и применяются на практике, тем «реальнее» они становятся сами, реальнее в смысле более конкретного отражения действительности.

Понятие о политической власти пролетариата как орудии преобразования капиталистического общества в социалистическое появилось уже в «Немецкой идео­логии» и особенно в «Манифесте Коммунистической партии» Маркса и Энгельса. В последнем ясно и четко ставится вопрос о том, что пролетариату нужно поли­тическое господство, для того чтобы развить произво­дительные силы и построить новое общество. Но здесь еще не ставится вопрос о том, что делать с буржуазной государственной машиной. В. И. Ленин, давший в ра­боте «Государство и революция» великолепный анализ развития учения о диктатуре пролетариата в трудах Маркса и Энгельса, отмечал, что только на опыте рево­люции 1848—1851 гг. Маркс в произведении «Восемна­дцатое Брюмера Луи Бонапарта» сделал вывод о не­обходимости слома буржуазного государства. Сравни­вая постановку этого вопроса у Маркса раньше и в 1852 г., Ленин пишет: «Там (т. е. в «Манифесте Ком­мунистической партии», — М. Р.) вопрос о государстве ставится еще крайне абстрактно, в самых общих поня­тиях и выражениях. Здесь (т. е. в книге «Восемнадцатое Брюмера Луи Бонапарта». — М. Р.) вопрос ставится конкретно, и вывод делается чрезвычайно точный, опре­деленный, практически-осязательный: все прежние ре­волюции усовершенствовали государственную машину, а ее надо разбить, сломать» (57).

Как видно, В. И. Ленин говорит о наполнении мар­ксистского понятия о государстве, о диктатуре проле­тариата конкретным содержанием. При этом он под­черкивает, что понятие это, как и всякое другое, ста­новится конкретнее лишь в результате подытоживания исторического опыта.

Однако на этом не закончилась эволюция указан­ного понятия. В. И. Ленин отмечает, что Маркс в то время «не ставит еще конкретно» (58) вопроса о том, чем заменить машину буржуазного государства, в какой форме должна осуществиться диктатура пролетариата. Эта сторона понятия также не могла быть конкретно выражена без соответствующего опыта, поэтому Ленин подчеркивает, что в период «Коммунистического манифеста» и на данный вопрос «Маркс давал ответ еще совершенно абстрактный, вернее, указывающий задачи, но не способы их разрешения» (59). Опыт Парижской ком­муны 1871 г. дал возможность конкретизировать и эту сторону понятия диктатуры пролетариата, что было сделано Марксом в книге «Гражданская война во Франции».

Парижская коммуна просуществовала недолго, и ее опыт был недостаточен для того, чтобы раскрыть все стороны понятия диктатуры пролетариата. Исходя из опыта первых двух русских революций, В. И. Ленин конкретизировал понятие диктатуры пролетариата, ука­зав на Советы как одну из ее конкретных форм. Осо­бенно великое значение для дальнейшей конкретизации понятия диктатуры пролетариата имеет опыт Великой Октябрьской социалистической революции, более чем сорокалетняя практика Советского государства и прак­тика стран народной демократии. Здесь нет возможно­сти подробно рассматривать вопрос, как на этом грандиозном опыте развивалось и конкретизировалось дальше данное понятие, обогащаясь все новыми определениями. Но следует отметить хотя бы два момента.

Опыт создания формы советского социалистического государства, а затем и образование народно-демократи­ческой формы показали, что диктатура пролетариата находит свое конкретное выражение не в одной, а в раз­личных формах. Этот факт объясняется специфическими историческими условиями развития каждой страны к со­циализму. Нечего доказывать, какое огромное значение имеет это развитие для конкретизации понятия о дикта­туре пролетариата.

Важное значение также имело уточнение вопроса о соотношении различных сторон и задач диктатуры пролетариата, например вопроса о соотношении насиль­ственной стороны и мирной созидательной деятельности в системе диктатуры пролетариата. Маркс и Энгельс и этот вопрос могли рассмотреть лишь в самой общей форме, указав, что насилие требуется лишь для того, чтобы подавить попытки реставрировать власть бур­жуазии и обеспечить преобразование общества. Даже первые годы практического строительства советского государства не давали еще материала для конкретизации этой важнейшей стороны понятия о диктатуре про­летариата, так как на первый план в то время высту­пала насильственная ее сторона, что было вызвано гражданской войной, попыткой внутренней и междуна­родной контрреволюции уничтожить молодое Советское государство. Только дальнейший опыт показал, что глав­ное в диктатуре пролетариата — мирная созидательная работа по социалистическому преобразованию обще­ства, по строительству новой экономики, демократии, новой культуры. Насилие же есть вынужденная мера по отношению к тем силам, которые враждебны поли­тическому руководству рабочего класса, к злостным элементам, сознательно подрывающим социалистиче­ские порядки.

Дальнейший опыт развернутого строительства ком­мунистического общества позволит конкретизировать и тот вопрос, который в настоящих условиях может ста­виться лишь в общей форме — вопрос о путях отмира­ния социалистического государства. Но уже и сейчас, на основе опыта строительства коммунизма в СССР, положение об отмирании государства может быть на­полнено несравненно более конкретным содержанием, чем это можно было сделать несколько десятилетий раньше. XXI съезд КПСС указал, что многие функции, выполняемые в настоящее время государственными органами, будут переходить в ведение общественных организаций. Этот процесс начинается уже на настоя­щем этапе.

Таким образом, анализ показывает, что и «старые» понятия также развиваются и изменяются. Их устой­чивость возможна лишь в силу того, что их содержание изменяется, развивается. Если бы понятия простран­ства, времени и т. п. не изменялись, не обогащались новым, более конкретным содержанием, они не могли бы служить научному познанию. Возникающее противо­речие между содержанием и формой наших знаний в данном аспекте нашего анализа требует Не образова­ния новых понятий, а лишь дальнейшего развития существующих понятий. Здесь соответствие формы со­держанию создается путем наполнения существующей формы более глубоким и конкретным содержанием. Изменение понятия в данном случае осуществляется в форме его эволюции от абстрактного к конкретному, это процесс конкретизации содержания понятий. Без такого постоянного обновления эти понятия не могли бы сохранять своего значения как форм отражения дей­ствительности.

Конкретность, релятивность понятия как выражение изменчивости связей и отношений между предметами. Мы видели, что история развития понятий — это исто­рия их конкретизации, наполнения более богатым со­держанием. Но понятия конкретны и в том смысле, что одно и то же понятие, отражающее явление, может иметь различное содержание в зависимости от измене­ния связей и отношений данного явления с другими явлениями.

Конкретность понятия в этом смысле вытекает из того, что понятие содержит в себе различия, отражает различия обобщаемых им единичных явлений. Поэтому, будучи применено к каждому данному единичному, общие существенные свойства которого оно выражает, понятие обнаруживает все богатство своего конкрет­ного содержания.

Далее, каждая вещь находится во всесторонних связях с другими вещами. В этих связях и отношениях выступает то одна, то другая сторона вещи. Оставаясь тождественной себе, вещь в то же время меняется, проявляя многочисленные свои свойства. Как говорил Дицген, вещи подобны окраске шелка, который хотя и остается самим собой, но имеет в то же время различ­ные оттенки. Понятия о вещах должны отражать эти их многочисленные оттенки, иначе говоря, отражать их конкретное содержание, меняющееся в зависимости от изменения их связей и отношений с другими вещами. Эта способность понятий и означает их конкретность, релятивность, гибкость. Для диалектической логики эти черты понятия имеют решающее значение, ибо только с помощью таких гибких, конкретных понятий мышление способно отразить сложные и неисчерпаемые свойства реальных явлений и процессов.

Современная наука имеет дело именно с такого рода понятиями и представлениями. Раньше наука опериро­вала понятиями, имевшими содержание, независимое от конкретных связей и условий, в которых находится вещь. Понятия, например, массы, времени, пространства и т. п. брались как абсолютные, без учета сложного взаимодействия между различными процессами. Считалось, что время протекает всюду одинаково, имеет одно и то же значение в различных системах движения. По­добно этому, и пространство считалось абсолютно оди­наковым и независимым от времени. Все эти представ­ления исходили из понимания движения как чего-то, абсолютного. Но в действительности движение абсо­лютно лишь в том смысле, что оно есть постоянная форма, способ существования материи и вне движения ничего не существует. Но за границами этого общего вопроса о соотношении материи и движения последнее имеет относительный характер: в этом, смысле относи­тельны все конкретные проявления материального дви­жения, т. е. они приобретают различное содержание, различные свойства в зависимости от конкретных свя­зей и взаимодействия между предметами. Именно это выражено в тезисе диалектического ма­териализма о том, что нет отвлеченной истины, истина всегда конкретна. Конкретность понятия и конкрет­ность истины неразрывно связаны между собой. Из кон­кретности истины вытекает конкретный характер поня­тий. Конкретность понятий и конкретность истины представляют собой формы отражения в мысли всесто­ронней, универсальной связи и взаимодействия реаль­ных вещей и процессов.

Значение связи, взаимодействия вещей для познания их конкретного содержания, конкретных свойств осо­бенно важно, ибо эти свойства неизбежно изменяются вследствие изменения связей и отношений между пред­метами.

В современной идеалистической философии распро­странена точка зрения, согласно которой существуют не вещи, обладающие определенными свойствами, а лишь отношения между вещами, которые создают их качества и свойства. Это точка зрения «безсубстанциональности» мира, она не выдерживает критики. Если бы вещи не обладали объективными качествами и свой­ствами, то откуда они могли бы возникнуть? В процессе отношения между вещами их свойства и качества могут проявляться, изменяться, но не возникать на пустом месте. С другой стороны, в отношениях между явле­ниями и процессами качества и свойства предметов не только проявляются, но и изменяются. Точка зрения, отрицающая это, метафизична, как и метафизичен от­рыв отношений от предметов. Сторонники ее нередко ссылаются на известные указания Маркса о том, что стоимость товаров не создается в обмене, т. е. в. отно­шениях между товарами, а лишь проявляется. Это указание Маркса справедливо, но Маркс подчеркивает здесь только одну сторону вопроса. Но это не значит, что он недооценивает вторую сторону: роль отношений между товарами и их влияние на стоимость. Конечно, никакой обмен между товарами не способен создавать стоимость, последняя создается трудом в процессе про­изводства товаров. Но если товарные отношения не могут производить стоимость, то они оказывают большое влияние на видоизменение действия закона стоимости в разных условиях, на различных этапах истории.

В условиях наиболее развитых товарных отношений, т. е. при капиталистическом производстве, стоимость приобретает превращенную форму цены производства. Поэтому нельзя игнорировать значение отношений, свя­зей между вещами, их роль в изменении свойств и ка­честв вещей. Именно потому так велико значение взаимодействия вещей. Энгельс говорил о взаимодействии как об истинной причине вещей. «Мы не можем, — писал он, — пойти дальше познания этого взаимодей­ствия именно потому, что позади него нечего больше познавать»1. Энгельс указывал, что только исходя из «универсального взаимодействия, мы приходим к дей­ствительному каузальному отношению» (60).

Конкретность понятий и истины — следствие универ­сальной связи и взаимодействия явлений. Относитель­ность движения, на которой так настаивает современ­ная наука, также есть выражение этой универсальной связи и взаимодействия. То, что истинно в одной связи, то неистинно в другой связи, это и означает конкрет­ность понятия. Понятие о вещи в разных связях и отно­шениях имеет разное конкретное содержание. Понятие массы всегда тождественно в том смысле, что оно отра­жает именно данное свойство материи. Но в то же время оно имеет разные оттенки, отражая разные связи и взаимодействия вещи с другими вещами. В связи с одной, незначительной скоростью движения тел масса их остается неизменной или, точнее, изменения эти столь незначительны, что их можно игнорировать. Во взаимо­действии с другой скоростью, приближающейся к скоро­сти света, масса тел изменяется. Понятие о величине стержня по отношению к покоящейся системе и системе движущейся не одно и то же, так же как различно и поня­тие о времени по отношению к этим разным системам. Длина автомобиля при скорости в 30 тыс. км/сек, была бы равна 2,26 м. Длина этого же автомобиля при ско­рости 100 км/час равнялась бы 2,27 м (62). Понятие длины, таким образом, конкретно, оно имеет различное содержание в разных связях с другими явлениями, оставаясь при этом длиной, а не чем-либо другим. То же самое можно сказать о сумме углов треугольника. В геомет­рии Эвклида она равна двум прямым, в неэвклидовых геометриях она или меньше, или больше этого и т. д.

Энгельс указывал, что взаимодействие явлений исключает признание чего-то абсолютно первичным, а другого абсолютно вторичным (63). Прекрасным подтвер­ждением этого диалектического положения может слу­жить та же специальная теория относительности. Если совершаются два события и второе событие происходит после того, как получен сигнал о первом событии, то они могут находиться в причинной связи друг с другом, первое событие может быть первичным, а второе — след­ствием. Но если второе событие совершается до полу­чения сигнала о первом событии, то между ними нет причинной связи, в этом случае безразлично, в какой последовательности рассматривать их. Событие, которое для одной движущейся системы есть первичное, в дру­гой движущейся системе может быть вторичным и на­оборот.

Когда мы говорим о невозможности признания чего-то абсолютно первичным или вторичным, то мы остав­ляем в стороне основной гносеологический вопрос о со­отношении материи и сознания. В пределах этого основ­ного гносеологического вопроса материя абсолютно первична, а сознание — абсолютно вторично. Но за этими пределами понятия первичного и вторичного ста­новятся относительными: первичное в одной связи вторично в другой связи, и наоборот. Когда, например, человек строит дом, то вначале у него в голове зарождается план строительства, а затем сооружается дом: материальное здесь выступает как следствие по отно­шению к сознательному акту человеческой деятель­ности. В общественной жизни решающее значение имеют материальные условия, бытие людей, но в общих рамках действия этого закона наступают такие истори­ческие периоды, когда первостепенное значение приоб­ретает сознательная воля целых классов, народов. И тогда простое повторение истины, что общественное бытие первично, а сознание вторично, недостаточно для решения назревших исторических задач.

В этой релятивности существо конкретности понятий. Вне ее, без учета подвижности, гибкости понятии невоз­можно правильно ориентироваться в действительности, где каждое явление находится во многих связях и вза­имодействиях с другими явлениями и где взаимодей­ствие обусловливает проявление то одних, то других свойств, черт, сторон вещей. Поэтому и наука не может оперировать простой схемой — или истина или заблу­ждение. Меняющиеся свойства вещей требуют от поня­тия истины максимальной гибкости и конкретности, ибо и понятие истины относительно: истинное в одно время, в одной связи становится заблуждением в другое время, в другой связи.

Мы рассмотрели некоторые аспекты учения диалек­тической логики о понятии. Эти аспекты отличны от подхода, характерного для традиционной и современной формальной логики, они диктуются задачей познания явлений в их связи и развитии, изменении. Учение диа­лектической логики о понятиях лишает всяческой почвы утверждения о том, что понятия не способны отразить вечно живой и бурлящий поток жизни. Конечно, и та­кой подход к понятиям не может с абсолютной точ­ностью воспроизвести сложную объективную действи­тельность. Но диалектическое понимание понятий дает возможность с наибольшей точностью и с той приблизи­тельностью, которая вообще доступна силам человече­ского разума, отражать реальный мир, охватывать все шире и глубже объективную истину.

Примечания.

1.В качестве примера такого отношения к понятию в старой логической литературе можно сослаться на Введенского, который до­казывает, что понятие нужно изучать лишь постольку, поскольку оно входит в состав суждения. «Ведь знание, — пишет он, — состоит из суждений, а не из каких-либо других мыслей, и понятия могут входить в состав знания лишь как части суждения. Отдельно же взятое понятие, например понятие квадрата, еще не образует зна­ния» (А. Введенский, Логика как часть теории познания, П., 1922, стр. 64). С этой точки зрения понятия не имеют никакого само­стоятельного значения, сами по себе они не дают знания. Это очень поверхностное представление о понятии, последнее берется чисто внешним образом. Так как оно обычно выражается посредством одного слова, то в этом усматривается отсутствие в нем знания.

2.См., например, В. П. Тугаринов, Соотношение категорий диалектического материализма, Л., 1956.

3.Гегель, Соч., т. VI, стр. 19.

4.И. Кант, Критика чистого разума, стр. 75.

5.Гегель, Соч., т. VI, стр. 54.

6.Гегель, Соч., т. VI, стр. 107.

7.Гегель, Соч., т. I, стр. 89.

8.X. Житловский, Материализм и диалектическая логика, М., 1907, стр. 16-17.

9.В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 87.

10.См. там же, стр. 168, 191 и др.

11.В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 247.

12.К. Маркс, Теории прибавочной стоимости (IV том «Капи­тала») ч. I, Госполитиздат, М., 1955, стр. 57. См. подробнее об этом в книге М. Розенталя «Вопросы диалектики в «Капитале» Маркса», Госполитиздат, М., 1955, стр. 316 и следующие.

13.В. И. Ленин, Соч., т. 31, стр. 72.

14.К. Бакрадзе, Логика, Тбилиси, 1951, стр. 115.

15.Об этом он писал к Энгельсу 24 августа 1867 г. См. К. Маркс и Ф. Энгельс, Письма о «Капитале», Госполитиздат, М., 1948.

16.А. Бергсон, Соч., т. 5, стр. 40.

17.А. Бергсон, Соч., т. 5, стр. 7.

18.Там же, стр. 9.

19.См. А: Бергсон, Соч., т. 1, СПб., издание М. И. Семенова, стр.273.

20.См. там же, стр. 286.

21.См. У. Джемс, Вселенная с плюралистической точки зрения, стр. 141.

22.Там же.

23.См. Г. Риккерт, Философия жизни, стр. 153 и др.

24.Г. Риккерт, Философия жизни, стр. 59.

25.Г. Риккерт, Философия жизни, стр. 65—66.

26.В. И. Ленин, Соч., т. 38, стр. 218.

27.Там же, стр. 249.

28.X. Житловский, Материализм и диалектическая логика, стр. 27—28.

29.К. Маркс и Ф, Энгельс, Соч., т. 4, Госполитиздат, М., 1955, стр. 1.

30.Мы здесь пока оставляем в стороне вопрос об источнике движения понятий, который обусловлен самим процессом познания потребностями развития, углубления познания.

31.См. Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 164—165.

32.Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 184.

33. В. Фок, Об интерпретации квантовой механики, «Успехи фи­зических наук», т. LХII, вып. 4, август 1957, стр. 467.

34. См. Н. Бор, Квантовая физика и философия, «Успехи физи­ческих наук», т. LХVII, вып. 1, январь 1959, стр. 40.

35.Н. Винер, Кибернетика и общество, М., 1958, стр. 26.

36.См. там же, стр. 27.

37.Аристотель, Аналитики первая и вторая, Госполитиздат, М., 1952, стр. 192.

38.В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 150.

39.В социалистическом обществе, где воля, стремления, побуждения миллионов людей организуются и направляются руководящей силой этого общества — коммунистической партией, где инди­видуумы сообразуют свои личные интересы с интересами развития всего общества, роль случайности сокращается, что, разумеется, не означает, будто она совсем исчезает и перестает оказывать свое влияние на ход событий.

40.Аристотель, Метафизика, стр. 152.

41.Аристотель, Метафизика, стр. 158.

42.Там же.

43.Дж. Джинс, Вселенная вокруг нас, М,—Л., 1932, стр. 7.

44.В. И. Ленин, Соч., т. 22, стр. 94.

45.Там же.

46.В. Фок, Об интерпретации квантовой механики, «Успехи физических наук», т. LXII, вып. 4, август 1957, стр. 466,

47.Б. Рассел объявил сущность «безнадежно сбивающим с тол­ку» понятием; это, по его выражению, некий «крюк», на котором должны висеть явления. По Расселу, вопрос о сущности — это чи­сто лингвистический вопрос. Только, слово может иметь сущность, но не вещь (см. Б. Рассел, История западной философии, М., 1959.

48.См. У., Джемс, Прагматизм, стр. 65 (примечание).

49.Д. И, Менделеев, Избранные сочинения, т. II, 1934, стр. 8.

50.См. М, Розенталь, Вопросы Диалектики в «Капитале» Маркса, глава VI.

51.См. В. Гейзенберг, Открытие Планка и основные философские проблемы атомной теории, «Успеха физических наук», т, LХVI, вып. 2, октябрь 1958, стр. 169,

52.П. Ланжевен, Избранные произведения. Статьи и речи по общим вопросам науки, стр. 112.

53.Н. Бор, Дискуссия с Эйнштейном о проблемах теории Познания в атомной физике, «Успехи физических наук», т, LXVI, вып. 4, декабрь 1958 г., стр. 597.

54.П. Ланжевен, Избранные произведения. Статьи и речи по общим вопросам науки, стр. 361.

55.В. Амбарцумян, Некоторые вопросы космогонической науки, «Коммунист» № 8, 1959г., стр. 89.

56.П. Ланжевен, Избранные произведения. Статьи и речи по общим вопросам науки, стр. 351.

57.В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 378.

58.Там же, стр. 381,

59.В. И. Ленин, Соч., т. 25, стр. 389.

60.Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 184.

61.Там же.

62.См. Томас А. Броди, Образование и область применимости научных понятий, «Вопросы философии» № 2, 1957 г., стр. 84.

63.См. Ф. Энгельс, Диалектика природы, стр. 129.